Будни рэкетиров или Кристина

Валерий, – после некоторого колебания решилась тренерша. А тебе от вашей мамы не нагорит?

Не нагорит, – голос Протасова дрогнул, когда он ткнул пальцем в обитый натуральной кожей потолок. Наша мамка там. Оттуда никому не нагорает.

Пока тренерша переваривала услышанное, Протасов дал газу, и «Линкольн» вылетел на проспект.

* * *

ночь с пятницы на субботу, 25-26-е февраля

Валерий вернулся в Пустошь глухой ночью. Ирина, дети, да и все село спали глубоким сном. Только собаки бодрствовали, время от времени заливаясь хриплым, тревожным лаем. Одни начинали, другие подхватывали, отчего лай несся над залитыми лунным светом сельскими крышами, как эхо в кишкообразном ущелье. От двора ко двору. Из конца в конец.

Едва Протасов зарулил во двор, в свете фар возникла приземистая фигура Вовчика. Вовчик прикрывал ладонью глаза – галогены «Таун Кара» жалили немилосердно.

Да выключи ты фонари, зема! – ворчал Волына, жмурясь. – Зрение не казенное, по-любому.

Протасов обесточил фары, и окрестности погрузились во мрак. Унылая лампа над дверью освещала двор на уровне светлячка. Волына запер ворота, Протасов закрыл машину, и приятели вошли в комнату.

Ну и рожа, – усмехнулся Валерий, – Иван Сусанин, в натуре. Корч старый.

В свете ночника щеки Волыны отливали синевой. Из под штопанной-перештопанной телогрейки (в армии такие некогда называли «вшивниками»), торчала рваная десантная тельняшка и отвратительного вида спортивные штаны полузабытого советского образца, со штрипками. По всему чувствовалось, что Вовчик дрых без задних ног. Разило от него самогоном.

Я по ресторанам не шатаюсь, – огрызнулся Вовчик, усаживаясь на скрипучую кровать. – Ну что, Зема, охмурил курицу?

Жрать, давай.

В ресторане не натоптался?

В кабаке конкретно хаванешь, так уйдешь, в натуре, без трусов.

Тут ты прав, зема. По-любому, – согласился Волына, с грохотом устанавливая перед приятелем древний как мир казанок, полный какого-то подозрительного варевам. Казанок, равно как и вилки, ложки и пару мисок с выщербленными краями выдала постояльцам Ирина. Исключительно по доброте душевной. От посуды так и веяло стариной. Если и не гайдамацкими временами, то петлюровскими, по крайней мере.

«Прабабушкино наследство, – пояснила Ирина, снабжая посудой постояльцев, – смотрите мне, не разбейте».

Одно время, когда с деньгами было особенно туго, Протасов думал загнать Иркину кухонную утварь в антикварную лавку.

«Сосем тут, лапу, е-мое! Вдруг она три миллиона денег стоит?! Отвезти бы, блин, в ломбард…»

К счастью, посуда уцелела. Буквально каким-то чудом.

* * *

Итак, Волына поставил перед Протасовым казанок. Валерий, морщась, заглянул внутрь.

Это что такое, в натуре? – Протасов брезгливо уставился на желтоватую пористую поверхность. Из нее, как брошенные в гиблом болоте вездеходы, торчали серые шкварки.

Кулеш, зема.

У дворовых собак отобрал?

Вовчик обиженно засопел:

Из бездомных сварил, зема.

Ладно, – отмахнулся Протасов, запуская в казанок ложку, – с пивом покатит.

А что, пиво есть? – спросил Вовчик с надеждой.

Ага, в лавке, – отозвался Валера с набитым ртом.

Вовчик уныло вздохнул.

Самограй весь выжрал?

Немного осталось… В загашнике.

Так наливай, в натуре.

Айн момент, зема. – Вовчик вытянул из чулана тусклую пятилитровую бутыль довоенного вида, в которой мутной зеленоватой жидкости оставалось примерно на треть.

Выпили по чарке.

Ну как, Зема? – отдышавшись, не выдержал Волына. – Какие результаты? Положительные?

Малого домой доставил?

В трамвае позабыл, – огрызнулся Волына. – Как портфель.

Протасов смерил приятеля взглядом.

Довез без шуму и пылу, – уточнил Волына. – Шкет спит как сурок.

Давай по второй.

Они снова выпили.

Ну, зема… не томи…

Протасов отодвинул кулеш и важно откинулся в кресле. Кресло было старым, ободранным и поломанным. Спинка держалась на соплях, и ее требовалось упирать в стену. Чтобы не отвалилась.

Зря жрал из казанка, – укорил приятеля Вовчик, видя, что тот не спешит с рассказом. – Теперь до утра скиснет.

Скиснет – отдашь свиньям, – буркнул Валерий. – Только свиньи такое говно и жрут.

Забурел, да? – заворчал Волына. – Козырным тузом заделался?

Скоро заделаюсь, – пообещал Протасов, и, сжалившись, добавил великодушно, – и ты со мной, зема.

Хорошо бы. По-любому.

Так оно и будет, в натуре.

Так как съездил?

Ништяк, Вовка, – сказал Валерка, которому надоело издеваться над приятелем. – Испугаться не успеешь, как шашка прыгнет в дамки.

Иди ты?!

Точно.

Расскажешь?

А то…

Волына на радостях налил, и они опрокинули по третьей чарке.

* * *

Как только Игорешка скрылся в парадном, Протасов вывел «Линкольн» на проспект.

Какие планы? – поинтересовалась Ольга.

Тут банька у меня на примете, – вкрадчиво сказал Валерий, подразумевая сауну Бонасюка. – Закуски, парная и бассейн. Все путем. Непринужденная, можно сказать, обстановка. Идет?

Ольга немного смутилась.

Так сразу?

Да ладно, – оправдывался Протасов краснея. – Что мы, в натуре, чужие? Что я тебя, е-мое, съем?

Не съешь, – вздохнула Ольга и, поколебавшись, дала добро.

Хорошо. Идет. Но без глупостей.