Будни самогонщика Гоши

– Не теряем времени! Вырежем Мульд! Всех их девок трахнем!

Старый вождь недоуменно глянул на него. Потом на сыновей – живого и неподвижного.

– Нет! Сначала разберусь, что тут творится.

Поднялся ропот. На клочке степи с молодой травой – полтыщи кхаров для верховой езды и столько же тягловых. Через день или два они выщиплют последнюю траву в округе. Хлеба для них нет. Надо или уходить, рассредоточившись, или нападать на Мульд.

– Я разберусь! – повысил голос старик. – Без моего приказа войны с антами не начинать. Иначе своей рукой выпущу кишки.

Вожди покидали шатер. Кто с раздражением, кто – с облегчением. Ни один из них не заметил облачко в форме человечка без ног, коснувшееся Ниб-Духара и его отца. А затем это облачко всосалось в стенку шатра и исчезло.

Глава 14

Обещав вернуться к вечеру в тот же день, как отправился в степь, я едва притащился к концу следующего. Посетив ставку вражеского главнокомандования, Биб растратил себя настолько, что я вынужден был забрести в рощу Веруна и просто лечь на землю, дабы помощник оклемался.

Интересно, что за полтора суток деревца еще чуть подросли. Слышал, так бурно всходит бамбук, но… Все равно – чудо.

– Ты пошто над помощником измываешься? – сурово вопросил возникший из ниоткуда Верун.

– Так не погиб. И людей спас. Кочевников и здешних от войны. Пришли бы степняки – рощу стоптали бы. Герой он, – я начал торопливо раскрывать рюкзак, чтобы дать божку угощение. Как раз кусок пирога из ржаной муки, что пожертвовал мне Кодай.

– Животных привел. Гадят они. Деревья портят.

На собакевича Верун возвел напраслину. Тот развалился на земле и увлеченно выгрызал что-то застрявшее в черной шерсти передней лапы. А вот кхар, на котором предводитель моих хрымов за ночь сгонял в замок и вернулся, принялся жевать молодой побег. Чтоб тебя!

Я бегом бросился к бычку и пинками отогнал прочь. Привязывать его к кустам или молодым деревцам бессмысленно, это все равно, что трактор: если поедет, вырвет с корнем. Когда вернулся, бог уже запустил зубы в пирог, останавливаясь, чтоб только забросить в обросшую седыми волосками пасть куски прошлогодних яблок. Смотрит на меня. Вижу – подобрел.

– Присаживайся, внук Ивана. За рощу – спасибо. Неуютно в ней. Но – пока. Вытянется, силу наберет. Верьи ее под охрану возьмут. Только скажи своим людям, чтоб угощенье не забывали и убирали сухостой.

– Обещаю.

– И на слугу своего непосильного не взваливай. Окрепнет за год, тогда. Как верьи не станет, но… Увидишь.

– А после моей смерти Биб получит свободу?

– Нет! – Верун даже развеселился. – Он же как часть тебя. Развеется и исчезнет.

Во дает! Значит, если сдохну, погублю не только себя, но и мишленовского человечка, существо не то чтобы живое, но вполне разумное. Не, правы были красные комиссары, что не любили богов. Вечно от них достается неожиданная пакость. Или я не справедлив к ним?

В таком расположении духа вернулся в Кирах. Там я застал картину, очень пригодившуюся бы тем самым красным комиссарам для плаката «пьянству – бой». Тиг слишком буквально понял мой наказ не жалеть нира и развлекать гостей. Гвардия Нирага в полном составе приняла участие в развлечениях. Понятно, до стрельбы из лука руки не дошли. Пропойцы горькие…

Читал, что где-то в пятом веке викинги окружили древнерусский Полоцк, но взять его не могли – стены высокие. Да и защитники держались стойко. Тогда вождь викингов велел отвести банду от города и… устроил собственные похороны! Полоцкий царь Веспасий с радости закатил пир по поводу победы. Хитрые викинги ворвались ночью и перебили пьяных горожан. На месте Киева тогда чаща шумела и лягушки в болотах квакали. Полторы тысячи лет прошло, история повторяется. Я и в самом деле победу одержал. А дружина моя так ее отпраздновала, что бери их тепленькими. И Кодай хорош. Когда послание мое Нирагу передавал, небось видел – тот в дым. А мне струсил сказать. Припомню…

Хуже всего, нигде не видно Мюи. Под пьяную лавочку с молодыми девицами всякое случается. Точнее – уже с молодыми женщинами.

Выскочив из пиршественной залы, я метнулся по замку и ее не обнаружил. Где еще искать? Выскочил во двор. Снаружи мне попался на глаза Пахол. От него тоже пахло – сегодня перепало и хрымам. Но держался прилично.

– Пахол! Видел молодую антку с рыжими косами, дочь брента?

– Как не видеть… Заперлась она. Никого не пускает. Тут парни раздухарились, говорят ей – давай, мол, потешимся, никому не скажем. А та сняла со спины арбалет, взвела и говорит: первому стрелу в лоб. Второго зарежу. Потом себя.

– Себя?!

– Нет, господин! До самогубства не дошло. Заперлась в доме для изгоев, чем-то подперла изнутри и сидит.

– Давно?

– Так со вчерашнего вечера.

То есть сутки без воды и без… Без доступа к отхожему месту.

– Показывай.

С ортопедическим сапожком Пахол топал на редкость быстро для колченогого, почти не хромал. Дверь, указанная им, носила отчетливые следы топора. Вычислю «ухажера», мало не покажется.

– Мюи!

– Убирайтесь! Буду стрелять через щель в ставне!

Отлегло. И правда – она.

– Мюи, это я – Гош.