Будни самогонщика Гоши

Я натянул свитер и куртку. Передвинул кобуру с ТТ на пузо. Накинул ремень ППС на шею, взял его наперевес. Нож на поясе. Рембо отдыхает! Хорошо – зеркала нет. А то бы на себя глянул и перепугался.

Чего, собственно, дергаюсь? Ну не станут чавелы держать засаду месяцами. Тем более, совсем не уверены они – я ли стал причиной исчезновения двух их бойцов.

Та-ак. Важно список не забыть. Баки – десять штук по 50-100 литров. Змеевики. Трубы, фитинги. Другие емкости. Термометры, манометры, весы. Рожь – центнера два пока, но лучше три. Дрожжи. Моющие средства. Спиртометр. И еще десяток пунктов. Ежа рожу, пока тачкой перетаскаю от прохода к возам.

Я попрощался с Веруном. Тот сложил в одну корзинку остатки еды и исчез. По прожорливости составит компанию Бобику. Нашел тележку, припаркованную у самого перехода.

Ну… пошли.

– Биб! Вперед на два шага и все осматривай. Люди, странные предметы.

– Какие предметы, хозяин?

– А я знаю? Такие, которых раньше в сарае и в доме не было. В наш с тобой первый поход.

– Ищу.

Ладонь на теплую землю холма. Проход открылся. За ним – стальная дверь. Открываю.

– Биб! Вперед!

– Да, хозяин.

В сарае темнотища – хоть глаз выколи. Мороз такой – будто в морозильную камеру лезу. Серо-белая картинка, которую видит призрак, для меня привычна. Стеллажи, верстак. Аппараты-кормильцы, инструменты. В маленькое окошко пробивается слабый ночной свет.

Что на полу? Капканы, мины? Нет, только пыль.

Делаю шаг, потом второй.

– Какой-то волосок, хозяи…

Подвал тонет в грохоте взрыва.

Исполинская кувалда лупит в голову и в грудь, отбрасывая назад. В лицо, в глаза впиваются тысячи осколков.

Мир исчезает, бросив меня в бездну невыразимой, невыносимой боли.

Потом исчезает и она.

Мрак.

Глава 15

За кустами полыхнуло. Через секунду Лакун ощутил порыв злого ветра, хоть вокруг царил штиль. Одновременно грохнуло, будто рядом ударила молния. Но не было никакой грозы.

Потом рывок. Телега дернулась, хрым едва не слетел на землю. Раздался треск. Едва различимая тень, черное на черном, метнулась в самое сердце владений Веруна, прокладывая дорогу лаем. Волкодав глея выломал доску из повозки, к которой был привязан. Брехня сменилась жалобным визгом.

У Лакуна сердце оборвалось. С глеем всего два месяца прожили, лучших два месяца. Железные снасти дал для работы на земле. Показал как сеять, как сажать. Старый глей выгреб амбары, продавая зерно за серебро, нанимал воинов. Сажать, считай, нечего было. Не говоря о том, чтобы дожить до нового урожая. Новый глей и на посев ссудил, и в запас – чтобы хлеб печь, пока не уродит… В долг, но сам же сделал так, что выращенное и собранное наверняка позволит рассчитаться с ним, и хрымам до следующего года хватит.

Трава выросла, глей показал, как ее косить. Теперь можно скот держать в зиму, не резать. В прошлом оставляли мизер, только на развод. Сейчас не только на День Схождения Моуи и Зимнее Равноденствие – каждую декаду хрымы будут иметь мясо в горшочке и кружку пива. Раньше и не слыхивали о таком!

Сейчас с глеем что-то стряслось. Погибнет – беда. Глейство купит другой, обычный. Из тех, что только знает соки высасывать из людей.

Лакун спустил ноги с телеги. Сделал шаг к зарослям.

– Стой! – Нил схватил его за плечо. – Верун не простит. Верьи душу выпьют.

Ругая себя за трусость, Лакун стоял, вглядываясь в тьму. Оттуда по-прежнему доносился протяжный собачий вой…

* * *

Мюи подскочила с ложа. Сна как не бывало. Отчетливо билась единственная мысль: с Гошем что-то случилось. Возможно – непоправимое.

С возвращения из Кираха жила только ожиданием новой встречи. А тот не спешил. Прислал с хрымом записку: хорошо, мол. Скоро все будет совсем хорошо…

Что – хорошо?! Тем более, читать Мюи не умела, Гош знает. И он не умеет писать. Значит, кто-то другой писал, а здесь она услышала послание благодаря приходскому пастырю. То есть через цепочку людей. Совсем не то, чтоб говорить вдвоем, и он держит ее за руку, она не отдергивает…

Последние мысли она додумывала, уже подвязывая штаны для верховой езды. Косы не стала заплетать – собрала волосы в хвост, не до красоты. Сбежала во двор, сама оседлала кхара.

Когда доложили Клаю, что его единственная дочь, с которой не сводили глаз, одна-одинешенька умчалась в ночь, тот взревел как раненый пырх. Не иначе – колдовство. Приворожил ее степной колдун, понеслась она навстречу неизвестности, позору и смерти!

Поднимать всю дружину он не стал. Только Фалька. Помчались вслед. Если правда степняк приворожил – кратчайшая дорога к степи через город ведет, мимо рощи Веруна. Если не туда скачет, то… один Моуи знает, где ее искать.

* * *

Мне снился странный сон. Размытый, неотчетливый. Будто из Дубков провалился я в волшебный мир, там сдружился с местным божком, заимел свой замок, стал боярином…

Чушь какая-то.

Сон досмотреть не дали. Кто-то принялся тереть мое лицо мокрой теплой салфеткой. Потом салфетка долго и жалобно взвыла.

Я открыл глаза.

Темно. Ночь, в небе редкие звезды. А луна куда делась?

Откуда-то сбоку раздался ворчливый голос, выводивший весьма неблагозвучные слова: хрым-дрым-брым. Удивительно, я понял их все.