Будни Севастопольского подполья

Чудовищен нанесенный удар. Костя был ошеломлен. Людвиг жил и у него в доме. Он знал всех, кто бывал в типографии; знал не только клички, но и фамилии и даже некоторые адреса. Саша, Ваня, Лида, Женя, Жора — это лишь первые жертвы. За кем очередь теперь? За ним, за Саней и Колей? Не-ет! Живыми они не дадутся! Не повторят ошибок Саши и Жоры. Все, кто известен Людвигу, должны немедленно скрыться.

— Мне-то бояться нечего. Меня Людвиг ни разу не видел, — сказал Саня. — А тебе придется хорониться. Да ты не дрейфь! У меня в погребке место надежное.

Костя долго и напряженно что-то обдумывал и, наконец придя к какому-то решению, глянул в глаза друга.

— Нет, Саня! Ни у тебя, ни у Кольки я не останусь. Зачем подвергать вас опасности? Ведь тут все знают, что мы корешуем.

— Брось! Куда ты пойдешь? — вскинулся Саня.

— Куда? Да вот тут буду — рядом. Вон сколько развалин! В них как в лесу. С Четвертого бастиона, браток, мы никуда не уйдем. — Костя звенящим голосом чеканил: — Запомни, Сань. Тут наш дом! Наша крепость! Туго нам станет — в подземных ходах бастиона будем скрываться. И никакими пушками фашистам не выбить нас с этого клочка земли.

До вечера Костя оставался у Сани. А ночью, когда туман наполз с моря и прикрыл Чапаевку, Лагерную балку, станцию, он тихо вышел со двора и растворился в тумане.

Дни и ночи

I

Костя спускался с кручи Четвертого бастиона. Цепляясь то за дерево, чтоб не сорваться, то перелезая через груды камней, он выбрался наконец на узенькую тропу — единственную прохожую часть Лагерной улицы, повисшей над крутояром. Тропа тянулась по самой кромке обрыва и порой, как бы боясь скатиться вниз, пугливо прижималась к поломанным заборчикам и покореженным снарядами хатенкам. Там, где склон был не так крут, чуть пониже тропы и прилепилась халупка Табакова, покинутая хозяином еще в дни второго штурма, когда фашистская авиация беспощадно бомбила станцию.

По ступенькам, пробитым в скале, Костя спустился к жилищу. Дверь на замке. Подойдя к окну, он раздвинул доски, влез в лачугу и посветил карманным фонарем. В крохотной десятиметровой комнатушке все было по-прежнему. К одной стене, позеленевшей от сырости, прислонился кухонный столик с двумя табуретками по бокам, у другой стояла небольшая глиняная плитка. Возле нее две оконные рамы без стекол, забитые досками. Костя прошел в угол к проему в задней стене, выводившему в чуланчик, выдолбленный в скале под уличной тропой. Оранжевый глазок фонарика уперся в известняковую стену и наполнил чуланчик слабым, рассеянным светом. Справа от входа на камнях лежала доска от топчана. На ней мочалочный матрац и подушка.

Костя убедился: за год в лачугу никто не заглядывал. Теперь она снова послужит ему приютом. Здесь холодно и сыро. Зато место надежное. Кому придет в голову, что кто-то скрывается под тропой в этом каменном мешке? Хорошо и другое: недалеко от дома, рукой подать до Коли и Сани и наблюдательный пункт отличный. Из одного окошка видно, что делается на станции, из другого легко пересчитать машины, бегущие через переезд из города на Лабораторную улицу, на Корабельную сторону и обратно. По ночам отсюда можно делать вылазки на пристань и станционные пути. Но сейчас для него главное — скрыться, замести следы и выждать.

Костя зябко поежился. Сырость и холод проникли под бушлат. «Надо бы взять из дому одежду потеплее и одеяло, — подумал он. — Тогда живи тут хоть до лета».

За домом на Куликовом поле, вероятно, уже установлена слежка. Людвиг, конечно, и о нем не забыл. У тетки на Лабораторной тоже не покажешься. Петька сказывал Сане — улица кишмя кишит шпиками и полицаями.

А что, если попросить Валю? Она зайдет к тетке и подождет, пока та сбегает за одеждой на Куликово поле! Все равно нужно забрать у Вали подшивку газет и листовок. Нельзя подвергать ее риску. Костя посмотрел на часы: пожалуй, еще не спит. Не мешкая, он подошел к окну, раздвинул доски и выскользнул наружу.

Погода менялась. Подул резкий сырой ветер, разгоняя застоявшийся туман. Мокрый снег слепил глаза. Напоследок гримасничала гнилая крымская зима.

И все же чувствовалась весна: говорливые ручьи, талая земля под ногами, неуловимая весенняя свежесть воздуха, запахи прели, раскисшей глины. Еще неделя, и зацветет миндаль — первый вестник черноморской весны.

Много злосчастий обрушилось на Костю: провалы, разгром подпольных групп, потеря близких друзей и угроза, нависшая над ним самим. Но горе, скорбь не повергли его в отчаяние, не лишили способности ощущать радостное пробуждение природы, остро чувствовать волнующие, пленительные запахи чародейки весны.