Будни Севастопольского подполья

— А как же! Куда иголка, туда и нитка, — улыбнулся Ваня.

Александр взял приказ, кое-что исправил в нем и спустился в подземелье перепечатать его, а заодно вынести оружие.

Ваня кружил по комнате, отстукивая каблуками чечетку, а Максим подошел к Кузьме, который сидел у занавешенного окна.

— Дай мне свои документы, Кузьма, — попросил он. — Возвращаться будем без оружия и, может случиться, через станцию. У меня ничего нет, кроме биржевой карточки на имя Воронова, а с нею могут зацапать.

Кузьма достал из кармана свой паспорт на имя Леона Медникова, но Максим от паспорта отказался.

— Тут фотокарточка, а мы ведь не близнецы. Дай лучше ночной пропуск — это вернее.

Когда Лида перепечатала приказ, Александр вместе с пачкой листовок положил его в свою полевую сумку и отдал Максиму. Остальные листовки, предназначенные Гузову, Максим и Ваня рассовали по карманам.

Александр крепко пожал товарищам руки и сказал:

— С донесением жду до двух утра. Ни пуха ни пера. Проводив Максима и Ваню, Кузьма стал собираться домой.

Натягивая на плечи бушлат, он в раздумье сказал старшине:

— Ты замечаешь, как все здорово у нас завертелось. И с листовками, и с продотрядом. А главное, спокойней стало: слежки нет, и Женька теперь не помеха.

— Да, вечеринки свое дело сделали. Зеленская два раза потом прибегала к Петькиной матери выведывать, кто у нас бывает. И, узнав, что Ванино начальство — лейтенант Грюнфельд, сразу отстала и слежку прекратила.

— Мы кругом в выигрыше. Жратва, вино — ихние, а это уж чистый барыш, — засмеялся Кузьма, кивнув на горевшую электрическую лампочку. — Раньше, бывало, как станешь вечером присоединять на дереве провода, так искры сыпятся, того и гляди жандармы заметят.

— Не пойму, как это Любе Мисюте удалось уговорить лейтенанта? — пожал плечами Александр.

— А я тебе скажу. Лейтенант Грюнфельд все пялил на нее глаза и говорил, что он «мечталь о поцелуй». А Люба ответила: «Это господин лейтенант, если и может случиться, то только шутя, в игре». Тот спросил — что это за игра. А она ему: «Я знаю такую игру с поцелуями. Но для этого нужно иметь не коптилку, а электричество, чтобы включать и гасить свет». — «О-о, зер гут! Зер гут! — обрадовался Грюнфельд. — Свет будем иметь». К другой вечеринке свет сюда провели, а Люба не явилась, сказав, что дежурит в больнице.

— Грюнфельд нам еще пригодится, — усмехнулся Александр. — Надо попросить ее — пусть она разок-другой назначит ему свидание, скажем, у себя на работе. Пусть прощупает его настроение в связи с десантом под Керчью и попробует выведать их планы. Ходят слухи, будто оккупанты собираются эвакуировать севастопольцев в Румынию.

— Ладно, я ей подскажу, — и Кузьма, застегнув бушлат на все пуговицы, добавил: — Ну, я пошел.

Александр проводил его и, закрыв на веранде дверь на задвижку, снова спустился в подземелье.

…Максим и Ваня, выйдя на вершину Зеленой горки, круто свернули влево и пошли тропою через степь. Этот путь в обход слободок и станции, через Максимову дачу, хотя и дальний, был самый надежный и безопасный. В глухую осеннюю ночь им не грозила здесь встреча с жандармами и полицейскими патрулями.

Дул сырой западный ветер, нагоняя с моря низкие облака. Пахло землей, полынью, запахами осеннего тлена. Где-то справа звенели буфера, слышались свистки маневровой «кукушки». Ориентируясь по этим звукам, Максим уверенно шел вперед. Наконец они вышли на Верхнюю Чапаевскую.

В доме у Гузова они застали Костю Белоконя, который, идя в ночную смену на пристань, занес порошок для типографской краски.

Максим посвятил товарищей в задуманный план, оставил Жоре листовки, кроме двух, отложенных для себя, и вместе с Ваней поспешил на Исторический бульвар.

Кустарником, росшим вдоль стены бульвара, они пробрались к высокой восточной скале Четвертого бастиона и залегли в камнях.

Эту скалу по соседству с покалеченной взрывом беседкой-грибком Максим выбрал неспроста. Место глухое, неприступное. Справа, слева и впереди — отвесный обрыв, высотою не менее пятидесяти метров, у подножия — станционные пути и руины вокзала. Единственный подступ — сзади, от развалин панорамы и от Язоновского редута, где стояли теперь зенитки с прожекторами. Но между ними и скалой — метров четыреста, изрезанных буераками, поросшими колючим кустарником.

Максим и Ваня лежали тихо, присматриваясь. Черная пропасть зияла внизу перед ними, полная приглушенных шумов и звуков. Слышался сдержанный говор, топот, скрип вагонных дверей и деревянных трапов, по которым что-то втаскивали и грузили на платформы. Искрил и тяжко вздыхал паровоз. На путях то там, то тут мелькали зеленые, красные огоньки, иногда светлячками вспыхивали карманные фонари.

— Кузьма говорил, что в половине двенадцатого отправляется эшелон с людьми, а следом за ним — с боеприпасами, — прошептал Ваня.

— Знаю, — тихо ответил Максим. — Бей не спеша вот от того зеленого огонька по паровозу и голове состава, а я по хвостовым вагонам. Запасную обойму береги… Огонь!

Треск винтовки и автомата распорол ночную тьму и прокатился по котловине. Максим вскочил, кинул гранату и бросился наземь.