Будьте бдительны! Сборник рассказов

Он ещё раз перечитал бумажку, снятую с дверцы своего "хаммера" - про себя, хотя он уже не сомневался, что бумажку с подобным содержанием тут знают наизусть - Новотны неохотно, но всё-таки сказал об этом полковнику, который, хоть и был ниже в звании, на деле - и это всё понимали - являлся реальным командиром. (Начавший службу в 1984 году Яцек Новотны часто ловил себя на мысли, что ни один советский офицер никогда не позволил бы себе в адрес офицера польского и десятой части того, что позволял себе этот янки… а вот сейчас генерал подумал, что ему, пожалуй, приятно видеть Палмера в таком состоянии)…

Полковник в третий раз вчитался в русские слова - он хорошо знал язык.

Привет, долбо…бы!

Смерть ваша не за горами - за ближайшими домами!

Fack you сто раз в задний глаз! Димка-невидимка.

Палмер скомкал бумажку нервным движением, лучше любых слов говорившим о том, как он разгневан. Молча швырнул комок бумаги на щебень и, широко шагая, пошёл к своей машине, окружённой кольцом лёгких пехотинцев 4-й дивизии армии США. И не повернулся, когда кто-то из поляков (а их много удобно устроилось вокруг) свистнул и крикнул:

- Цо пан пуковник денервуе?! То ест смях москальски, доконд пан зуспешам?!

- Го-го-го! Га-га-га! - отозвались солдатским смехом развалины.

***

- "Привет, долбо…бы! - с выражением начал Верещагин. Его вестовой, набивавший патронами пулемётный барабан, хрюкнул. Надсотник, не обращая на него внимания, продолжал читать, хотя стоящий перед ним Димка Медведев побагровел до малинового цвета и опустил голову ниже плеч. - Смерть ваша не за горами - за ближайшими домами!

Fack you сто раз в задний глаз! Димка-невидимка." Что молчишь, Пушкин? - с насмешкой спросил офицер. Мальчишка переступил на полу. Вздохнул. Скрипнул каблуком. - Правда невидимкой решил заделаться?

Мальчишка вздохнул снова. У сидевшего над картой командира третьей сотни Шушкова, заменившего трагически погибшего Климова, дёргались губы. Верещагин вздохнул тоже:

- И это первый пионер города Воронежа. Начальник штаба отряда. Опора. Смена. Человек, которого я представил к награждению Георгием 4-й степени (Димка капнул на ботинок). Матершинник и провокатор.

- Чего я провокатор… - безнадёжно отозвался Димка.

- Провокатор, - безжалостно повторил Верещагин, покачиваясь с пятки на носок. - Вместо того, чтобы заниматься разведкой, ты лепишь похабные писульки на вражескую технику. Думаешь, им это приятно? Они злятся. И, соответственно, усиливают охрану. Потом твои же ребята идут в разведку и напарываются на это усиление. Это и называется провокация.

Димка капнул два раза - на левый и правый ботинки. Верещагин вздохнул:

- В общем так. Сдать ремень. Шнурки из ботинок. Всё оружие. Я тебя арестовываю на пять суток. Будешь отсиживать при кухне, заодно и поработаешь на благо моей измученной дружины. Я жду.

Уже без стеснения всхлипывая, мальчишка сдал требуемые предметы. Потом поднял мокрые испуганные глаза:

- А галстук?! Тоже… сдавать?!

- Нет, - сердито ответил Верещагин. - Шагом марш отсюда, куда сказал. Выходить можешь только в сортир и на работы…

- Есть, - вздохнул Димка, повернулся через правое плечо и вышел.

- Поэт-песенник, - буркнул Верещагин, бросая на свою кровать конфискованные предметы. - Лебедев-Кумач.

- Что ты на него взъелся? - удивился Шушков, откладывая карту и беря гитару. - Хороший парень. Вон, гитару мне принёс.

- Да не в этом дело, не в записке этой… - Верещагин подсел к столу, посмотрел на вестового. - Пошел отсюда, Большое Ухо.

Зубков встал с видом смертельно оскорблённого человека и медленно вышел походкой тяжело больного. Верещагин проводил его взглядом и повернулся к Шушкову. - Понимаешь, Саш, он страх потерял. Тот самый, старый добрый страх, который позволяет сохранить голову. Ему начало казаться - я же вижу - что это всё игра. Пусть посидит и подумает. Тем более, что завтра ночью "Солардъ" идёт на автокемпинг на Антонова-Овсеенко. Учти, выдаю тебе военную тайну.

- Туда? - Шушков помрачнел.

- Туда, он же и разведал, - Верещагин кивнул. - Вот я и боюсь - с ними увяжется. Нет уж, лучше пусть под арестом посидит.

- Ну, может ты и прав, - согласился Шушков. - Спеть?

- Спой, - согласился надсотник, откидываясь к стене.

- А помнишь, тридцать лет назад -

Звенящий май, и солнце в луже,

И чистые глаза ребят,

С которыми по школе дружен.

И лебедь в парке на пруду,

И мамина лапша "по-флотски",

И "Смоков" хит What Can I Do,

Перекрываемый Высоцким.

Не знаю, чья виновна власть

И кто сие придумал средство:

Как будто бомба взорвалась

И разорвала в клочья детство.

И объясненьям - грош цена.

Читаю на могильных плитах

Друзей тогдашних имена,

Теперь безжалостно убитых.

И, поднимая к небу взор,

Грехи и беды взвесив строго,

НЕ ПРИНИМАЮ злобный вздор,

Что чья-то смерть угодна Богу.

Друзьям, крестившимся в крови,

Чрез смертную прошедшим муку,

Я в знак неумершей любви

Свою протягиваю руку.

За вас, ушедших в мир теней,

Увековеченных в граните,

От нас, живых ещё парней,

Стихомоление примите.(1.)

***

Надсотник Верещагин ошибался.

Ошибался, несмотря на весь свой школьный и военный опыт.