Будьте как дети

Командировки длинные, на два-три года, брать с собой жен разрешается, это даже приветствуется, а ребятню уговаривают оставить дома, в Таганроге. На новом месте не то что школ – часто нет и постоянного жилья, при таком раскладе дети – большая обуза. Кроме того, известно, что партия до сих пор смотрит на семью как на буржуазный пережиток, и тем, кто не заражен ее влиянием, с пеленок воспитывается в коллективе, дальше открыта широкая дорога. В общем, Коммуна – заведение привилегированное, не хуже старого пажеского корпуса; желающих сдать туда детей среди начальства немало.

И вот 19 мая в нашей кузнице кадров прямо на ровном месте начинаются непонятные волнения. Ночью, часа за два до рассвета, группа старших воспитанников снимает часового и, взломав арсенальную комнату, вооружается. Оружия и боеприпасов в Коммуне много. Почти сто винтовок со штыками, в основном системы Мосина, пять новейших немецких пулеметов и даже легкая полевая пушка. Чего добиваются коммунары, пока неясно, неясно и другое: восстали ли все воспитанники или одни сироты.

Позже в городе становится известно, что газетчики не ошиблись: зачинщики – беспризорники, но к утру и дети чекистов тоже решили к ним присоединиться. Даже дали клятву стоять вместе. Якобы прежде беспризорники пытались их отговорить. Объясняли, что хорошо понимают, как те гордятся своими отцами и как боятся их подвести. Будь у них самих такие отцы, они бы наверняка остались в стороне, это было бы правильно. Но дети чекистов отвечали, что именно из-за отцов и идут. Кого ни возьми, руки у них по локоть в крови, и иначе никого не отмолишь, гореть им в аду до скончания времен.

Происходящее в городе было, конечно, большим безобразием, и таганрогский парткомитет тогда же, утром 19 мая, потребовал от директора Коммуны и воспитателей в два часа навести в интернате порядок – оружие вернуть в арсенальную, коноводов водворить в карцер. Неизвестно, пытался ли директор выполнить приказ, думаю, пытался, однако его даже не пропустили в дом Коммуны. У дверей стояли часовые, выше по лестнице – пушка с двумя пулеметами, в окнах – тоже воспитанники с винтовками.

Горкому партии через директора было передано, что при попытке штурма коммунары ответят огнем на огонь и последствия будут соответствующие. Здание прочное, сколько в коммуне оружия и боеприпасов, начальнику ОГПУ города отлично известно. С другой стороны, если их не тронут, в самое короткое время они тихо и мирно уйдут из Таганрога. Еще директору было сказано, что в дальнейшем с комитетом партии коммунары согласны разговаривать только через своего преподавателя географии Алексея Николаевича Полуэктова, которого просят признать официальным парламентером.

Однако поначалу ни Полуэктов, ни остальные миротворцы слушателей не нашли. Секретарь горкома приказал ввести в город батальон частей особого назначения и блокировать особняк, что было сделано к утру следующего дня. Тогда же воспитанникам вновь был предъявлен ультиматум немедленно без каких-либо условий сложить оружие. Но и это ничего не дало. Когда стало ясно, что всё идет к штурму, урезонить секретаря партии попытался державшийся прежде в тени начальник городского ОГПУ. Как маленькому, он принялся ему объяснять, что дело необходимо кончить миром, стрельба в центре большого города на руку только нашим врагам, что воспитанники, несмотря на молодость, отлично подготовлены: «Пойми, дурья твоя голова, – втолковывал он, – мы ведь их для себя готовили, они с десяти метров не то что чоновца положат – крышку с бутылки собьют, прибавь здание, прочное, старой постройки, стены выдержат даже прямой пушечный выстрел; чтобы прижать засранцев, мы столько бойцов положим – подумать страшно».

Но секретарь уперся, заявил, что в городе самая настоящая контрреволюция и давить ее надо в зародыше, после чего велел ротным расставить солдат по позициям. Этот его приказ чекисты выполнили. Но дальше, сколько он ни грозил трибуналом и расстрелом, посылать солдат в атаку категорически отказывались. Понять их можно: стрелять в собственного ребенка удовольствие маленькое. К полудню воинственный секретарь, так ничего и не добившись, отбыл. На наведение порядка он дал начальнику ОГПУ еще сутки.

Наступило время Полуэктова. До середины ночи он, как челнок, мотался между своими воспитанниками и чекистами, пытаясь хоть как-то их между собой свести. Сначала переговоры шли трудно, не раз всё впрямь висело на волоске, но потом дело сдвинулось. Незадолго перед рассветом чекисты, и раньше шедшие на уступки, согласились на последнее требование коммунаров – подписать письменный протокол. Дальнейшее было уже легко.