Будьте красивыми

— Значит, тебе рассказать «Что такое хорошо?..»

— Расскажи, если охота, — сказала Галя и улыбнулась, и в глазах у нее мелькнул лукавый вызов.

— Не кривляйся, мы с тобой не на гулянке! — С этой девчонкой нельзя было оставаться спокойным!

— Ах, отстаньте вы от меня! — вспылила и Галя. — Освободите от своей заботы, я не маленькая.

— Освободить? От комсомола нельзя освободить, можно только исключить — и ты добьешься этого!..

Они посмотрели друг на друга непримиримо, и Игорь подумал: «Вот и я — хуже Пузырева! Опять горячусь, зачем?» Он знал, Галя только хорохорилась, а на самом деле не переносила никакой «индивидуальной работы» и быстро впадала в слезы, хотя потом оставалась такой же, какой была всегда — неисправимой.

— Брось, Галя, — сказал он мягче. — Давай поговорим спокойно. Присядь. — Она стояла напротив, нервно комкая в руках какую-то бумажку: признак близких слез. — Мне лично от тебя ничего не надо. Я не выслуживаюсь. Я человек гражданский, гидротехник. — Зачем-то улыбнулся: — Незаконченный гидротехник — это и есть мой чин. Но я буду учиться после войны, стану полным гидротехником, — говорил он и в то же время думал: «Зачем все это я говорю ей? Зачем о себе? Надо о ней говорить, я как будто оправдываюсь перед нею!» Галя, однако, внимательно слушала его, и он воодушевился: — Но у нас, Галя, есть еще чин, особенный, самый высокий, о котором мы не должны забывать ни на минуту: мы комсомольцы. И ты и я — мы оба комсомольцы. А кто такие комсомольцы, что это за люди? — Игорь с усилием потер виски, чувствуя, что забирается в дебри. — Комсомольцы — это люди особенного, щедрого сердца. Они живут не для себя, а для людей. Чтобы служить примером — везде, во всем. Это очень высокий чин — быть комсомольцем, Галя! От этого чина легче отказаться, чем обманывать людей. Потому что и люди хотят брать с нас пример…

Галя громко шмыгнула носом, все туже скручивая комочек бумаги, волнуясь и краснея. И Стрельцову стало вдруг жаль ее. Он вспомнил о ее проступках, и, странно, теперь эти проступки показались ему не такими уж страшными. И он сказал:

— Ты, Галя, неплохая девушка, ты добровольно пришла на фронт, честно несешь службу на боевом посту. — Галя отвернулась, выхватила из-за обшлага гимнастерки носовой платочек. — Но для комсомольца этого мало, — продолжал Игорь. — Мало. Вспомни Зою Космодемьянскую — про нее не скажешь: вот в этом она была примером, а в этом нет, нарушала. Не скажешь этого о Зое! А она любила, наверное, и посмеяться, и пошутить, может быть, больше, чем ты, Галя. Она была настоящей комсомолкой, наша Зоя! И у нее был такой же билет, как у тебя, ты понимаешь меня, Галя?

Галя вздрогнула, быстро глянула на него, в глазах у нее мелькнули страх и решимость.

— Я знаю, Игорь. Я все знаю, — сказала она и торопливо расстегнула воротничок гимнастерки. Игорь на мгновение увидел у нее на груди какие-то розовые тесемки и такие же розовые косточки ключицы, опустил глаза, а когда поднял, Галя протягивала ему комсомольский билет, и а глазах у нее были страх и решимость, и воротничок гимнастерки оставался расстегнутым.

— Вот. Я не могу, Игорь. Если бы пытки, расстрел — выдержала, как Зоя. А так не могу, не умею, Я уж лучше откажусь. Вот мой билет. И ты меня не хвали. Пусть лучше я останусь не комсомолкой, потому что я много думала обо всем и каждый раз нарушала. Пусть. Вот мой билет…

— Галя, ты что, да я разве об этом, Галя! — испугался Игорь, не ожидая такого оборота. — Люди сейчас становятся комсомольцами, а ты… Это и хорошо, что думаешь, беспокоишься. Если думаешь, обязательно будешь хорошей комсомолкой. Все мы должны быть лучше, и ты, и я — все. Даже самый хороший хочет быть лучше — на то мы и комсомольцы, Галя…

Галя посмотрела на него прямо, как будто хотела еще и в глазах у него прочесть, правду ли он говорит — и вдруг тяжело опустилась на стул, обхватила голову руками, в которых сжимала билет, и заплакала, и Игорь понял, что это были слезы радости, какими человек плачет после минутной опасности, и что теперь Галя уж ни за что и никому не отдаст свой комсомольский билет.

— Я не знал, Галя. Думал о тебе плохо. Прости, Галя, прости, — сказал Игорь.

Она еще раз посмотрела на него, медленно положила билет обратно во внутренний карман гимнастерки, пришитый специально для ношения билета, застегнула воротничок и, подхватившись, выбежала из кросса.

«Убедил, нечего сказать! — подумал Игорь, глядя ей вслед. — Вот убедил!» — И он не знал, радоваться тому, что произошло, или нет. Посмотрел бы Лаврищев, как он проводит индивидуальную работу! И прощения зачем-то попросил… Пропесочил, называется!

И в этот момент к нему снова и с удвоенной силой вернулись тревоги за Варю. Он вспомнил о своем разговоре со Скуратовым, о намерении во что бы то ни стало уйти из этой роты, и решил: «Придет генерал, поговорю с ним».