У Егора такой по-детски милый оскорбленный вид, что я не в силах сдержать улыбку. Неужели он решил, будто я его сравниваю? Неужели он не понял, что для меня это было впервые?
— Нет, — шепчу я. В темноте нашего двора не страшно быть пойманной, как пунцовеют мои щеки. Да и скрывать от парня то, что и так очевидно — бессмысленно.
— Нет, — недоверчиво хмыкает и пинает носком берца скатанный снежок. — Но тебе не понравилось, так?
— Ладно, Вера, я понял. Спокойной ночи, — сунув руки в карманы куртки, разворачивается, чтобы уйти.
Ну что он там понял?
Смотрю в удаляющуюся темную фигуру и чувство скребущей недосказанности скручивает в узлы мои руки.
Дурак.
Бестолковый дурак.
Со злостью набираю крупный снежок и не раздумывая, бросаю Бестужеву в спину.
Ойкаю, когда моя граната угождает Егору в голову, сбивая черную кепку в снег.
Парень останавливается, долго стоит спиной, а мне бы, глупой, бежать, но я стою, прижимая к щекам варежки.
Он медленно приседает, подбирает бейсболку и, сидя на корточках, сгребает голыми руками снег.
Вскакивает на ноги и поворачивает так же быстро, как он это умеет делать на игровом поле.
— Значит, война? — смешливо прищуривается.
Расплываюсь в широкой улыбке и киваю.
— Ну тогда, получай, Снеговик!
Успеваю пискнуть, когда увесистый снежок прилетает мне прямо за шиворот. Мокрый снег холодит шею, а я, заливаясь, смеюсь!
Я напрочь забываю про дорогущие сапоги Киры и ношусь в них по двору, защищаясь от Егора! Холодный снег везде: в волосах, под пуховиком и в сапожках!
Мои рукавички промокли насквозь, но я упрямо леплю ими снежки, бомбардируя неуловимого ловкого парня! Я ни разу в него не попала, когда сама вымокла, кажется, до трусов!
Мне так жарко и весело, что не обращаю внимания на трезвонящий в кармане пуховика телефон.
Я знаю, кто мне звонит.
Окна нашей кухни выходят на эту сторону, и я уверена, что моя мама сейчас наблюдает за нами. За двумя взрослыми обалдуями, играющими среди ночи в снежки!
Я знаю, что разговора по душам мне не избежать, потому что Вера Илюхина никогда так поздно не приходила домой. А раз всё равно ничего не изменить, то не стоит даже пытаться, а просто наслаждаться тем, что уже есть!
— Попался, Снеговик? Сдавайся! — не замечаю, когда Бестужев сбивает меня с ног, сваливая на заснеженную землю.
Не больно, аккуратно прикрывая собой.
Брыкаюсь, хохочу, не собираясь сдаваться! Егор переворачивает меня на спину и наваливается всем своим мощным спортивным телом. Ногами сжимает мои, а руки удерживает над головой.
Мы смотрим друг другу в глаза. Снова эта волнующая близость, снова обезоруживающая мужская аура, и я снова тону в глубине его грифельных глаз.
— Сдаешься? — выдыхает теплым паром, обволакивая мое лицо свои горячим дыханием.
— Не-а, — кручу головой, улыбаюсь.
— Нет? — щурится. — А так? — одной рукой Бестужев удерживает мои запястья, а другой начинает щекотать.
Мой смех разливается по всему двору, нарушая сонное царство.
— Прекрати, Егор! Перестань, — умоляю парня. У меня не осталось сил, мой живот, скулы и зубы болят от смеха, а на его лице лишь мимолетная задумчивая улыбка краешками губ.
— Прекращу. Когда поцелуешь…
Замираем.
Глаза в глаза.
Под покровом ночи быть смелой не сложно.
Я сама тянусь к его сухим губам, ловлю теплое мужское дыхание, неумело, так, как получается у девчонки, целующейся во второй раз. Но когда вижу, как прикрываются глаза Егора, как расслабляются его руки, выпуская на волю мои, все сомнения отпадают прочь. Обнимаю парня за плечи, не стесняясь.
— Сдобная булочка с яблоками, — облизывает свои губы Егор, чуть отстранившись.
Не понимаю.
— Я не мог понять, чем ты пахнешь, — опускает лицо к моему, проводит теплым носом по скуле и делает глубокий, жадный вдох. — А сейчас понял — сдобная булочка с яблоками.
Ой, мамочки…
В квартире пугающе тихо. Я крадусь точно непутевый воришка, глупо при этом улыбаясь и задевая, всё на своём пути. Еле-еле стягиваю зубами промокшие до нитки варежки и не удержавшись, слизываю с них прилипшие льдинки.
Вкусно!
Мне сейчас кажется вкусным все!
И сказочным!
И волшебным!
И улыбаться хочется!
— Вера?! — подпрыгиваю на месте от громкого шепота мамы. Она стоит в темной прихожей в наброшенном наспех халате. — Ты видела время? Даже твой брат уже давно дома, — шикает мамуля по-доброму. А по-другому она не умеет.