Будущая загробная жизнь: Православное учение

Нужно заметить, что в предметах веры безопаснее меньше умствовать и больше верить. Смиренное признание своего невежества иногда лучше знания. Пытливость человеческого ума с его гордыми притязаниями на «разоблачение» тайн веры, собственно, страшна не для небесной истины, ибо она выше всякого мудрствования, а для тех, кто злоупотребляет разумом. Восставать против небесного учения сомнениями и прекословиями – значит метать стрелы в небо. Небо не страшится ран и поражений и не имеет нужды отражать эти стрелы; они опасны для тех, кто пускает их над своими головами.

Заметьте, неверующие всегда желают умереть внезапно, вернее, избежать смерти через смерть бессознательную. Такое желание – это или ощущение ужаса, или ощущение тупого отчаяния, скрытое под маской равнодушия. Во всяком случае, такая смерть – это результат жизни бессмысленной. Насколько легка, спокойна и радостна смерть истинно верующих христиан (вчитайтесь и вдумайтесь, как умирали наши праведники!), настолько она страшна и мучительна для неверующих или для людей, взявших свою веру не из Божественного Откровения.

В предметах веры безопаснее меньше умствовать и больше верить. Смиренное признание своего невежества иногда лучше знания.

Лев Толстой, например, создал свою особую веру, и ему пришлось на 82-м году жизни предстать со своей верой перед лицом смерти. Умер он жестоко и трагично. Это потому, что религия, которую он создал, была непрочная, призрачная религия. Она была лишь временной формой его успокоения. Он и перед смертью все еще искал Бога, не будучи доволен своей религией. Несомненно, что в последние годы он упорно думал о смерти, но почвы под собой перед этой надвигающейся на него смертью он не чувствовал. Непрочность его религиозного мировоззрения была характерным свойством рационалистической философии. Так, например, за два дня до своего ухода из Ясной Поляны, 26 октября 1910 года, в письме Черткову, высказывая свои воззрения на настоящую и будущую жизнь, он прибавляет: «Иногда это мне кажется верным, а иногда кажется чепухой».

Но смерть захватила его врасплох, когда он не нашел еще истинной веры. Чтобы понять трагичность смерти Толстого, надо прежде изучить сущность его религии: он создал своего бога, и бога безличного. Его понятие о Боге расплылось в отвлеченность. Толстой отвергает Христа как Бога, отвергает Божественное Откровение. По Толстому, каждый человек познает в себе Бога с той минуты, как в нем родилось желание блага всему существующему. Такому человеку не нужно откровение свыше, он сам может быть своим откровением, им движет гордость, и гордость чисто сатанинская! По учению христианскому, религия берет свое начало в Откровении, исходящем не от людей, а от личного, единого Божества. Эта религия имеет свой источник в Иисусе Христе, а у Толстого, в его религии, центр тяжести – в человеке. Толстой 30 лет трудился над созданием своего религиозного миросозерцания. Он изучал Конфуция, Сократа, Зороастра, Марка Аврелия и совсем не знал нашей святоотеческой литературы, целого ряда великих мыслителей, не имел понятия, что за книга «Добротолюбие», что за философы были святые Исаак Сирин, Ефрем Сирин, Авва Дорофей и другие, предварившие наших русских святых.

Та же гордость мешала Толстому открыто признать свои заблуждения, так сказать, покаяться всенародно, но в тайниках своей души он сам не уверен был в том, что писал о Христе и религии, только мужества не хватило сознаться в этом пред лицом всего мира. Свое учение, в котором Толстой называет веру в Святые Таинства «лжеучением», он решил обнародовать в 1897 году с целью дать «полезное людям». Вместе с тем в 1904 году, когда умирал его брат Сергей и в предсмертные минуты решил приобщиться Святых Таин, Толстой неожиданно для всех выразил самое горячее сочувствие этому решению и сам хлопотал об этом.

Перед смертью он бежит не к толстовцам, а к своей сестре – монахине, с целью «близ нее пожить», и не едет туда прямо, а заезжает в Оптину Пустынь. Зачем? – с целью повидаться с Оптинскими старцами. Но тут, в Оптиной, происходит нечто жестокое для Толстого: его к старцу не пускает противящаяся этому порыву более могущественная сила, которую «своими человеческими силами» он не мог победить всю свою жизнь. Эта сила – собственная гордость Толстого. Толстой идет к скиту, подходит к дверям кельи старца, стоит перед ними, но не входит, поворачивает назад.

Темна и мучительна была смерть Толстого. Он был духовно одинок, несмотря на то, что толстовцы окружили его попечением и спрашивали, чего ему хочется. Он отвечал: «Мне хочется, чтобы никто мне не надоедал».

По словам сестры Льва Николаевича, от него слышали в последние дни слова: «Что мне делать, Боже мой, что мне делать! Руки его были сложены как на молитве».