Будущее (август 2007)

- Не стучись, - говорит он. - Лариска уехала куда-то. На море, что ли. Мужа ее забрали вчера вечером в ментовку за убийство стариков, она и уехала.

Обидно будет, если Пименовых убили их собственные родственники, а не должники. Когда Алену Ивановну убивает Лизавета, это все же не очень правильно.

Уж лучше Раскольников.

Дмитрий Ольшанский Когда все кончится

Объяснение в любви

Господи Боже! Дай мне силу освободиться от ненависти к нему, которая мешает мне жить в квартире, душит злобой, перебивает мысли. Он лично мне еще не делал зла. Но я задыхаюсь от ненависти, которая доходит до какого-то патологического истерического омерзения, мешает жить.

Отойди от меня, сатана, отойди от меня, буржуа, только так, чтобы не соприкасаться, не видеть, не слышать; лучше я или еще хуже его, не знаю, но гнусно мне, рвотно мне, отойди, сатана.

Блок, 1918

Я закрываю глаза и вижу Тверскую улицу. Угрюмую, снежную, безлюдную до того, что даже надменные мордвиновские дома с виноватым видом смотрят на свое неожиданное одиночество. Возле заколоченных дверей модной лавки (почерневшая вывеска говорит, что «коллекция», но молчит о том, чья) в глубоком сугробе похоронен розовый «ламборгини» с открытым верхом - на его сиденьях отчего-то свалена битая мебель, стулья без спинок и дверцы шкафов. Должно быть, прохожие собирали костер, но патрули, временами возникающие у Елисеевского, остановили дело. До выдачи продпайков в магазине еще целых два дня, хвосты соберутся в ночь на послезавтра, и потому я прохожу к площади совершенно свободно, весело топая валенками.

Сладкая, ватная тишина. Слышно только, что у Воскресения Словущего в Брюсовом переулке неуверенно прозвонили, да какая-то бродячая жучка громко поссорилась с брошенным в снег возле Пушкина ярко-малиновым рекламным щитом. Элитные коммуникации для самых успешных людей, менеджмент третьего тысячелетия, гав-гав-гав. И убежала, хромая, к Страстному.

Я сегодня успешнее всех. Я на праздной прогулке. Мне не нужно идти за дровами, документы в порядке, селедка, картошка и полбуханки дожидаются дома, а что до элитных коммуникаций, то я могу громко, выставив руки в варежках рупором, крикнуть «Доброе утро, злодеи!» в сторону треснувших стекол галереи «Актер». На почти обвалившихся ее этажах кто-нибудь да ночует. И вряд ли актеры.

Повернув на бульвар, в последний раз оборачиваюсь. Маленький бледно-коричневый силуэт тянет санки по хрупкому насту. Его след и будет сегодня вторым на Тверской.

Я с трудом пробираюсь к Никитским воротам, опасаясь увязнуть по пояс и не вылезти без пневмонии. В окнах разновеликих облупившихся особняков, бывших «деловых центров» и «представительств», сушат мокрые простыни. Настежь открыты ворота, покосившийся указатель за ними приглашает зайти на пилатес, фитнес, солярий и лазерный пилинг. Вместо этого во дворе бородатый, кудрявый мужик, сидя на чемодане, явно ворованном, пьет, запрокинув яростно голову. Стремительно ходит кадык. Позади мужика грузовик, там, похоже, оружие или что-то иное, не менее скверное. Лучше туда не ходить. Поздно пилатиться и пилинговаться.

Чем ближе к Арбатской площади, тем чаще попадаются ямы под обманчивым снегом и выбоины на обугленных стенах. По бульвару гуляют солдаты, хотя какие из них солдаты - так, случайные личности, по своей прихоти нацепившие форму, кто какую, ибо главное - не пропускать тех, кто вовремя не надел никакой. Столовая, бывший винный бар «Жозеф де Местр», искушает. Я удерживаюсь. Бывший банк «Иов Инвест» растерянно приглашает меня в черноту перекрытий за картонкой фасада. Я не задерживаюсь. На углу Воздвиженки рынок, торговка тушенкой и сигаретами матерится в пространство. Ноги вымокли. Если завтра окажется, что я простудился, кто пойдет за дровами? Кто послезавтра займет очередь за продпайком?