Будущее ностальгии

Значительные подвижки произошли в системе «Сайгона» к концу 1970‑х — началу 1980‑х годов, при этом в то время они оставались почти незамеченными. Политическое неповиновение в системе сайгонского самобытного формирования «я» превратилось в моду на аполитичность в сочетании с формальным использованием официального дискурса, которым щеголяло новое поколение ленинградской «золотой молодежи»[395]. Бравада 1960‑х и 1970‑х годов по отношению к визави из КГБ сменилась новым «мирным сосуществованием». Концепция так называемого «мирного сосуществования» — отказ от войны как средства решения спорных вопросов между государствами с различным строем[396] — можно так выразиться, используя любимый термин Брежнева, а комсомольские аппаратчики перенимали иронический стиль поведения своих предполагаемых идеологических врагов, что привело к тому, что антрополог Алексей Юрчак назвал «циническим разумом позднего социализма» (название журнальной публикации Алексея Юрчака 1997 года «Цинический разум позднего социализма: власть, притворство и анекдот»[397]). Язык инакомыслия и эксклюзивной системы превратился в популярный и массово воспроизводимый стеб. Стеб — шутливый, неполиткорректный дискурс, возникающий из цитат, непристойностей и фамильярностей, по-видимому, начисто лишенный табу, кроме полного запрета на высокую серьезность, при этом — всегда сохраняющий связь с российско-советским культурным контекстом. Стеб — суггестивный сленговый термин, который в глагольной форме[398] ассоциативно связан со многими действиями: подстегивать, болтать и вступать в половое сношение; в форме прилагательного[399] этим словом также может быть названо нечто смешное, странное или глупое[400]. Вместо того чтобы остранять, стеб превращает все в фамильярность, превращая любой кризис в другой типичный русский случайный случай. Стеб — это окончательное создание homo soveticus и post-soveticus, которое позволяет одомашнить культурные мифы. Стеб действует на грани тавтологии и пародии, но не допускает присутствия политической сатиры или социальной критики. Стеб использует шокирующий язык, чтобы избежать конфронтации с шокирующими проблемами. Язык Системы действовал через иронию, полагаясь на умалчиваемые общие предположения; стеб функционирует через тавтологию в сочетании с невозмутимым видом говорящего. Язык Системы оставлял массу недосказанностей; стеб преувеличивает и тривиализует. Язык Системы все еще сохранял воспоминания о том, что представляла собой официальная система, и, несмотря на ее притязания, не подозревал, что кагэбэшники, которые обитали рядом за соседним столиком, тоже являлись его частью. Различия остались невысказанными, но они были там. Культура стеба более замкнутая, хотя, на первый взгляд, представляется более открытой. Стеб вечно флиртует с властями. Нет мира за пределами стеба; нет практически ничего, что нельзя было бы переработать и познать посредством стеба. Стеб не ставит под сомнение существующий порядок, но подтверждает его неизбежность.

К тому времени, когда «Сайгон» закрылся, элементы культуры «Сайгона» стали в Ленинграде мейнстримом. Ленинградская пресса и новые телевизионные каналы переняли неформальный язык неофициальной культуры, что имело большой успех. Ленинградские СМИ с 1989 по 1991 год были наиболее экспериментальными и информативными, задействовали таланты представителей интеллигенции и пользовались огромной популярностью[401]. Более того, к лучшему или худшему, движение «Демократический фронт» в значительной степени воспроизвело стиль «Сайгона». Неформальное поведение и иронический, а не дидактический стиль, «деидеологизированный дискурс», а не поиск новой идеологии, были некоторыми характерными чертами движения «Демократический фронт». Оглядываясь назад, можно подумать, что одна из утраченных возможностей ранних лет перестройки в 1991 и 1992 годах — создание широко представленной демократической партии — также была связана с этим глубоким нравственным подозрением в политике любого рода и ироническим отношением к институтам, что характеризовало ленинградскую неофициальную культуру.