В конце концов, единственным противоядием от диктатуры ностальгии может стать ностальгическое диссидентство. В то время как реставрирующая ностальгия возвращается и восстанавливает одну родину с параноидальным усердием, рефлексирующая ностальгия с той же одержимостью опасается возвращения. Вместо воссоздания утраченного дома рефлексирующая ностальгия может стимулировать развитие творческого самосознания. В конце концов, дом не является закрытой для посещения территорией. Рай на земле может оказаться очередной безвыходной потемкинской деревней.
Ностальгия может являться как социальной болезнью, так и творческим импульсом, как ядом, так и лекарством. Мечты о воображаемой родине не могут и не должны становиться реальностью.
В качестве идеалов они могут оказывать заметное позитивное влияние на сферу социальных и политических условий в настоящем времени, но не превращаться в сказки, ставшие былью. Иногда предпочтительнее (по крайней мере, с моей собственной ностальгической точки зрения) отпустить свои чаяния, позволить им оставаться только мечтами — ни больше ни меньше, а вовсе не инструкцией по построению будущего. Признавая собственную коллективную и персональную ностальгию, мы можем отвечать ей улыбкой, демонстрируя ряд неидеальных зубов с легким оттенком, которым мы обязаны не слишком экологически чистым водам наших родных городов.
«Я пишу о меланхолии, поскольку озабочен тем, чтобы самому ее избежать», — заявил Роберт Бёртон в своей книге «Анатомия меланхолии»[893]. Я попыталась сделать примерно то же самое с ностальгией. Как люди, пережившие XX столетие, мы все ностальгируем по тем временам, когда ностальгии не существовало. Но, похоже, нет пути назад.