Буйная Кура

Джахандар-ага стоял, ни о чем не думая. Он окаменел и не знал, как действовать. Он забыл даже об осторожности. Сейчас мог бы кто-нибудь спрятаться среди скал и, воспользовавшись удобным случаем, легко застрелить его. Джахандар-ага не знал, как выйти из этого позора. Никто ни в деревне, ни даже дома не должен знать, что гриву и хвост его коня обстригли. Это должно остаться тайной. Но как же спрятать коня? Сейчас люди проснутся, начнут бродить вокруг кочевья, и если хоть один увидит коня в таком виде, этого будет достаточно, чтобы узнали все. Отправить коня в низину? Будут спрашивать, почему отправил. Притом на такой длинной дороге кто-нибудь увидит коня. Да и батрак, который поведет его, обо всем узнает. Срам, срам! Джахандар-ага сжал зубы. Собрал в руку веревку и, ведя коня за собой, пошел по тропинке. Обернулся и посмотрел назад. На вершине горы уже играли лучи. Больше не моросило. Туман, отступая от кочевья, уплывал и рассеивался.

Джахандар-ага торопился, чтобы не попасться никому на глаза, не встретиться ни с кем, успеть добраться до места на краю пропасти, которое он наметил. Вот и скала. Далеко внизу гудела река, гул ее отдавался эхом в окрестных скалах. По ту сторону реки поднимались огромные глыбы, заросшие мхом. Среди камней то там, то здесь держались чахлые деревца. Река под скалой гремела. Злые потоки перекатывали, неся с собой, большие черные камни, ударяя их друг о друга.

Джахандар-ага бросил веревку на землю и достал табакерку. А Гемер, успокоившись, начал щипать траву. "Что мне делать с тобой, Гемер? Ты был моим лучшим другом в самые трудные дни. Ты переносил меня на себе через смертельные пропасти, понимал любой мой намек, угадывал мои мысли. Ты был осторожнее птицы и смелее барса. В темные ночи ты узнавал об опасности раньше меня, навострял уши, останавливался и давал мне понять, что впереди смерть и ехать дальше нельзя. На праздничных скачках никто не мог обогнать тебя. Благодаря тебе я всегда высоко держал свою голову. А сколько раз, припав к твоей гриве, я вручал тебе свою жизнь и ты выносил меня из-под пуль? Я считал тебя своим братом, Гемер. Каждый раз, когда-ты призывно ржал, сердце мое наполнялось радостью. Что же мне теперь делать, как перенести этот позор?"

Джахандар-ага решительно отбросил окурок и подошел к коню. Прижал его голову к груди, поцеловал в морду. Взгляды человека и животного встретились. Вместе с невыразимой лаской в лошадиных глазах промелькнула и некая решимость. Словно конь хотел сказать: "Не печалься, хозяин. Я тоже не могу жить опозоренным. Я гордо жил и гордо умру". Джахандар-ага отвязал веревку и погнал Гемера к краю скалы. Целился он в белую звездочку на лбу и поторопился спустить курок, потому что глаза застилало чем-то туманным, серым, а очертания коня расплывались и смазывались.

Конь вскинул передние ноги, встал на дыбы и застыл в последнем чудовищном равновесии. Выстрелившему казалось, что он не упадет никогда, а превратится в каменное изваяние на этой черной скале и все будут глядеть на него, показывать издали и рассказывать детям о дружбе коня и человека и о печальном конце этой дружбы.

Джахандар-ага уже опустил винтовку, а конь стоял. Потом он как-то сразу качнулся назад, судорожно перебирая передними ногами, словно стремясь схватиться за воздух, и рухнул вниз. Пронзительное ржанье разнеслось по ущелью, но тотчас смешалось с гулом реки и потонуло в нем.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Вечерняя тьма опустилась на горы внезапно, как и всегда в этих местах. Горы, на вершинах которых еще полчаса назад лежало расплавленное золото последних лучей солнца, почернели, словно их погрузили в чернила. Здесь все не как в Петербурге: ни длинных сумерек, ни тем более белых ночей. У ж день, так день, нужно прищуривать глаза, чтобы не ослепнуть, а ночь, так ночь, бархатна, темна, с крупными, как бы приближенными звездами. И темнеет сразу, без перехода. Впрочем, Дмитрий Дмитриевич Семенов, директор Горийской семинарии, давно привык к здешнему климату. Он любил стоять у окна и наблюдать, как гаснет над гребнем горы закат и как в полупрозрачной еще синеве долины зажигаются дрожащие огоньки. Это в маленьких горийских домах зажигают керосиновые лампы. Хорошо было в эти часы прислушиваться также к шуму Лиахвы, впадающей на краю города в буйную Куру и сливающей свой более близкий и потому более громкий шум с отдаленным, приглушенным, но тем не менее могучим шумом Куры. Издалека доносились стук колес с железнодорожной станции, редкие сиповатые свистки паровозов. Ветерок, залетающий в окно, шевелил седую шевелюру Дмитрия Дмитриевича и его пышную, раздвоенную, поистине директорскую бороду.

В дверь осторожно постучали. Ольга Константиновна, отложив вышивание, неслышными шагами пошла к двери. В передней стоял Алексей Осипович. Легким кивком она пригласила гостя в комнату.

- Пожалуйста, Алексей Осипович, милости просим.

Гость поцеловал руку хозяйке и прошел в комнату.

- Митя, посмотри, кто пришел!

Семенов обернулся и расцвел в улыбке, раскрыл свои широкие объятия:

- Добро, добро пожаловать. Рад вас видеть.