Буйный бродяга 2017-2018 №6

Не то чтобы советские функционеры в приватных беседах были чужды низкого штиля, но вышеприведенное — это не слова людей тридцатых годов. Это разговор пары современных менеджеров среднего звена, для которых и старается старый ленинградский интеллигент Рыбаков, чтобы пацаны догнали, чо там за расклады были в старые времена, как наша братва разруливала ситуэйшен с фашиками да пиндосами, да какие сцуки все эти братья-славяне да либерасты горбоносые. Самое парадоксальное — в книге ведь целая глава посвящена пошлости в искусстве. Но — ничего не поделаешь, надо подстраиваться под аудиторию (тоже, правда, не актуальную, а в значительной степени воображаемую): требует рынок, требует издатель, требует… да, впрочем, иному автору и самому так удобнее. Нынешний наш министр культуры выдал такую установку: в схватке белых и красных правы оказались не белые, не красные, а вековечная, тысячелетняя, вневременная и надклассовая «Историческая Россия». И в этой России, которую правильнее было бы назвать внеисторической (параллели с городом Глуповым, в котором история прекратила течение свое, совершенно очевидны), нет никакой разницы между эпохой Путина и Сталина, Николая Первого и Николая Второго, Ивана Третьего и Ивана Четвертого — соответственно, нет разницы и в международном положении, в отношениях с извечно враждебным, русофобским и либерально-толерантным обобщенным Западом. Вместе с телевидением и МКАДом Рыбаков переносит в свои тридцатые эпатажного французского философа Андре Глюксманна:

«Скорее всего, имелся в виду их новопреставленный философ с жёваным лицом, вывернутыми мозгами и опять смешной фамилией, которую я, как и Блока, постоянно забывал: то ли Клоксман, то ли Глюксель… В последнем опусе, лебединой песне и, наверное, завете грядущим поколениям, он на пятистах страницах доказал, что тот, кто за свою жизнь не сменил раза три-четыре пол, не может считаться полноценным человеком и сколько-либо ответственно и разумно судить о чём-то важном; жёсткая и безальтернативная привязанность к маскулинности или феминности свидетельствует об интеллектуальной немощи и моральной ущербности, а отсутствие опыта, получаемого противоположным полом, делает таких людей крайне недалёкими. Поскольку же в Советской России подобные операции вообще не практикуются и, видимо, негласно запрещены кровавой тиранией, тут, следовательно, коротает век сборище заведомых недочеловеков; всю жизнь протомившись в гендерной темнице, они ничего не понимают в жизни и свободе. Любое их мнение по любому поводу не только не представляет ценности, но вообще должно восприниматься как болезненный истероидный симптом.

Нобелевскую премию получил.

Какая уж тут коллективная безопасность…

Не получится у Литвинова ничего. Не получится».