Буйный

Загрузив бездыханные туши в грузовик, поддав газку, я направил ржавое корыто вглубь леса. К болотам. Подперев педаль газа куском деревяшки, пустил посудину в свободное плаванье и с облегчением в трясущемся теле смотрел, как она плавно исчезает под толстым слоем из водорослей и дерьма.

Когда лупил мерзавцев кулаками и ногами, представлял, как они делают Але больно, как она кричит и рыдает, когда с неё насильно срывают одежду и трогают её хрупкое тельце. Нет, не трогают… А избивают.

Когда я ломал кости Тарасу, он орал похлеще самой трусливой в мире бабы:

«Больно! Пощади! Мне больно!»

А ей, ей, бл*ть, было не больно?

Мразь. Даже не мог достойно принять поражение, за что получил бы хоть каплю пощады. Нет же. Рыдал и ползал на коленях. Землю с моих ботинок жрал.

Но я не меняю своих решений.

Я не буду жалеть. Ни о чём.

Утырки это заслужили.

И расплатились за свою бесчеловечность сполна.

* * *

Обратный путь выдался чрезвычайно трудным. Я бродил по лесу до самого рассвета. Потерянный, облитый кровью, разъяренный до пены на губах. Как обычно после подобных разборок я остро нуждался в отдыхе. Прежде всего, в моральном. Ибо меня трясло до такой степени, что зуб на зуб не попадал. Наверное, от осознания того, что я натворил.

После возвращения в деревню мне пришлось стащить чью-то одежду во дворе одного из домов, что повстречался на моём пути. Переоделся. А старую закопал под поваленным деревом в лесополосе.

Более-менее очухался от адской ночки. Проветрился, прогулялся, немного расслабился и попытался прогнать дурные мысли вон из памяти, переубедив мозг, мол, то, что произошло в лесу, мне просто приснилось.

Вот и Алин дом. Стараясь не шуметь, осторожно вошел внутрь.

– Где ты был? Я так волновалась… – она сидела на кровати в обнимку с псом и, судя по всему, плакала.

– Прости, были кое-какие дела, – залпом осушил кувшин с молоком, что стоял на столе в кухне.

– Какие? – Аля повысила голос. – Ты во что-то ввязался?

– Нет, – прыснул. – Не твоё дело.

Ой, лучше не трогай меня сейчас, детка. Дай остыть как следует.

До сих пор еще не мог отойти от гнева и шока. И грубить ей не хотел. Чёрт.

Малышка вздрогнула, подошла ко мне на крайне близкое расстояние, а потом вдруг уставилась на моё лицо. Хотя я продолжал ерепенится. Не смотрел на неё. Отворачивался. Хотел побыть один. А в избу явился, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке.

– У тебя кровь?

В ясных серо-зелёных глазах полыхнул жуткий страх. Хотела прикоснуться к скуле, но я резко увернулся.

– Соседская бабка попросила разделаться с петухом. Я и помог, – голос был наполнен гневом и ложью. Хоть бы не поняла. Не хочу расстраивать.

– Ясно, – опустила голову в пол. – Я помню правила. Не задавать лишних вопросов… Окей, как скажешь. Просто я не хочу, чтобы… – замямлила. Каждое последующее слово давалось с невероятным трудом.

– Чтобы я что?

Во рту стало очень сухо.

– Чтобы с тобой приключилась беда.

И вдруг случилось то, чего я никак не мог от неё ожидать. Она чуть ли не с разбега бросилась на меня всем своим хрупким тельцем, обвила спину нежными, маленькими ручками и сжала в крепких, несмотря на своё хрустальное телосложение, объятиях.

Мысли вместе с мозгами вмиг превратились в розовую вату.

Забылось все. Абсолютно. Когда я с невообразимой жадностью обнял Дюймовочку в ответ и зарылся носом в её ароматные, гладкие, как шёлк, косы.

Ох, малышка.

Какая же ты удивительная.

* * *

На душе моментально полегчало. Меня отпустило. Впервые вот так расслабило за каких-то там пару секунд. Никакой тебе выпивки, никаких боёв без правил или сверхмощных транквилизаторов. Она. Она моя таблетка успокоительного.

Поцеловал крошку в макушку, невольно улыбнулся и прислушался к тому, с каким неугомонным грохотом бьется в груди собственное сердце, когда кожа впитывает в себя её запах, её прикосновения, её лакомую и такую тёплую энергетику.

– Голоден? – голос, как звон колокольчика. – Идём накормлю.

– Очень. Настолько голоден, что готов сожрать… тебя.

Последнее слово я прошипел очень тихо. Возможно, детка не услышала.

Да. Конечно, я был голоден. Но не столько от жажды пищи, сколько хотел ВЗЯТЬ ЕЁ. Физически. Своим огромным ненасытным членом. Но лишь тогда, когда она сама попросит. И когда будет полностью готова. Ибо я примерно понимал, через что пришлось пройти малышке. Теперь уже да, я понимал, почему она такая плаксивая и пугливая. В уме тотчас же всплыли эти долбанные драники. Вот я дебил редкостный. Надо бы извиниться. И за «драники», и за «купание в реке», и за прочую пошлую хрень, что я ляпал ей своим бесхребетным языком, не осознавая, что мог задеть за живое, напугать, обидеть малышку.

Мы завтракали молча. Алька постоянно ерзала на стуле. Поглядывала на меня исподлобья, краснела, как румяное яблочко на солнце. Я умял две тарелки каши, еще и её порцию проглотил. А она съела всего пару ложек. Всё ковырялась да ковырялась ложкой в манке, пока вдруг не выдохнула, не стукнула ладошкой по столу, не вскочила на ноги и не встала передо мной в полный рост, гордо расправив плечи.

– Аля, что с тобой? – нахмурился.