Букет для хозяйки (СИ)

От бардов не отставали писатели. Пропустив по неосторожности в печать "Один день Ивана Денисовича", дряхлеющая власть осознала впопыхах свою глупую ошибку и выпихнула из страны без вины виноватого Александра Солженицына, которого некоторые особо рьяные патриоты, за "хитроватую" правду описания, окрестили Солженицером. Зато все потом за это поплатились "Архипелагом ГУЛАГ". Ведь был же, язви его в душу, опыт, "сын ошибок трудных", но не было мозгов. Как тут не вспомнить про извечных дураков и плохие дороги. Борис Пастернак неожиданно получил Нобелевскую премию за напечатанный в Италии роман "Доктор Живаго". В печати была развёрнута травля великого поэта. Он был вынужден отказаться от "Нобеля". Власть предержащие думали, что они расправились с опасным ниспровергателем устоев советского порядка (Андрей дважды перечитывал роман и не нашёл в нём ничего такого уж прямо антисоветского), но добились только того, что свели до срока в могилу великого поэта, гордость русской литературы. А на его место встали другие: Даниэль, Синявский, Бродский. Последовала серия высылок из страны инакомыслящих людей, не в меру талантливых, большею частью тех, в жилах которых текла опасная еврейская кровь. К ним присоединился трижды Герой социалистического труда, отец водородной бомбы, совестливый академик Андрей Сахаров. Его выслать из страны не решились (он много знал), но сослали в город Горький на великой русской реке матушке Волге, установив за ним позорный негласный надзор.

Не все обыкновенный люди слышали подземный ход грядущих перемен. Андрей Соколов, к примеру, не слышал и продолжал неколебимо верить в силу и устойчивость Коммунистической партии Советского Союза, членом которой он состоял вместе с другими 18-ю миллионами замороченных навязчивой пропагандой людей. Поэтому события, которые я собираюсь живописать (на фоне гула подземных сил), могут показаться малозначительными, хотя, возможно, и характерными для российского бытия. Каким оно было, по сути дела, многие сотни лет тому назад, таким и осталось.

II

Первое и, пожалуй, главное, что запало в душу Андрею Соколову, когда он в январе 1988 года очутился в тесном одноместном полу-купе международного вагона, следующего по маршруту "Москва-Хельсинки" в составе поезда, отправлявшегося поздно вечером от перрона Ленинградского вокзала, было щемящее чувство грусти тоски. Грусть бывает разная: светлая и тёмная. Грусть Андрея в тот поздний час была серая, как ненастная погода, когда моросит холодный дождь и слетают на влажный асфальт хлопья мокрого снега. И по спине бегают мурашки. И хочется согреться. Хорошо бы рядом с женщиной. Это была грусть расставания с привычным укладом жизни, с близкими Андрею людьми, которых он любил, как самого себя. Нельзя сказать, что он не привык к перемене мест. Напротив, ему всегда нравилось путешествовать. Но все прежние его поездки были относительно кратки: от силы неделя в командировку или месяц в законный отпуск на море или в горы. Те, прежние его поездки, особенно отпускные, бывали чаще всего в компании весёлых друзей, старых или новых, но людей, говорящих на его родном языке, стремящихся к одной цели, интересующихся тем же, что и он сам. К этому следует добавить, что поездка заграницу была ему внове.

А тут! Один-одинёшенек, в тесном зажатом купе, и едет почти на це-лый год в страну, где его ждёт неизвестность, И люди говорят на совершенно чужом языке, может быть, таким же образном для финнов (и эстонцев), как для Андрея русский, но каком-то по-детски смешном и шепелявом. Например, по-русски "раз-два-три", по-немецки "айн-цвай-драй", по-английски "ван-ту-сри" а по-фински "юкси-какси-колме". Можно лопнуть от смеха.

Перед отъездом Андрей читал (усиленно зубрил), много раз повторяя, "Разговорник туриста "Совинтурс" и открыл для себя множество потешных слов. В их произношении преобладали сюсюкающие и пришепётывающие нотки, и чудилось, что такой язык выучить невозможно. Однако, думал он, поживу среди финнов почти год, пооботрусь маленько, возможно даже при-гляжу себе молодую симпатичную финку, рыжеволосую, с зелеными, как малахит, глазами и, глядишь, выучу этот странный чужой язык.

Но уж это была полнейшая фантастика. За всё время пребывания в благополучной Финляндии Андрей запомнил всего несколько слов и кратких бытовых предложений. С большим трудом, надо сказать. И с финкой, приходится сознаться, тоже не всё вышло, как ему хотелось.