Букет для никого

Я провожал Беримора тёплым взглядом, улыбаясь, когда сзади услышал знакомый звук открывающейся двери. И в силуэте, появившимся на асфальте, я реально увидел кадр из черно-белого мультика. Длинные, длинные ноги, мини-юбка и пистолет в руке. Косая тень по асфальту.

Я офигел.

А девка вышла из кадра, сделав шаг на площадь, по ковбойски расставила ноги, подняла пистолет и со словами: «А вот посмотрим!» – шмальнула в Беримора. Я не знаю как, но две картинки я увидел сразу: чиркнувшую по асфальту искру в одной стороне и пистолет, уебавший ей в лоб, в другой. Девка лежала на асфальте, раскинув ноги, и на лбу у неё на моих глазах наливалась гуля. Издалека, тяжко ухая и топая, бежал Беримор.

– Ну что, дура? Я же говорил, что не попадёшь! – сказал он и поднял её как куклу.

– На коньяк поспорили, – сказал он нам и, пнув дверь, шагнул в кабак. Я посмотрел на небо. Апрельское синее небо кидалось в меня звездами.

– Пойдём-ка и мы! – сказал я.

– Я спорить на коньяк ни с кем не буду, – сказал Индеец. – Нога болит.

А Паша просто пнул дверь.

В этом вертепе мы сидели, а я думал.

Ну, вот кто я в тридцать лет? Родился в Туле. Воспитывался дедом. В одиннадцать фарцевал в Москве. В четырнадцать первый условный срок и в шестнадцать лет ножевое ранение. В той же Златоглавой. Около гостинице Космос на ВДНХ. Тогда и детство кончилось.

В восемнадцать приехал в Питер. По привычке фарцевал. Здесь два месяца жил с американской студенткой на Кораблестроителей. В день зарабатывал по триста долларов. Четыре месяца бесплатно жрал в студенческой столовой, где меня принимали за американца. Думал, что её люблю. Но Сью улетела в Мичиган, а я остался.

– Ты лучше, чем твоя страна, – сказала мне на прощанье. В тот момент я с ней был согласен. Страны не было.

Рыжая дрянь. Затухающая переписка. Много лет пытался разобраться, почему не помню её лица. И только недавно понял: у неё не было запаха. Не было запаха женщины. Никакого и нигде. Она пахла только парфюмом, а собой нет.

В двадцать лет вернулся в Тулу с бабой с третьим размером сисек. Так и жил с этими сиськами. Но потом, через пару месяцев, вдоволь насосавшись, как вампир, этих сисек, я вдруг понял, что мозга-то у этих сисек нет. Совсем. Абсолютный вакуум. Я заглядывал ей в голову с надеждой и не видел там ничего.

– Ау, тут есть кто-нибудь? Эээй? Тук-тук.

Тишина… Никого не было. Только через год я разглядел, что у неё вместо мозга ниточка. Уши держать.

Книги – то, что составляло для меня абсолютную ценность, – были ей не ведомо. Моё желание поговорить и пообщаться превращалось в мой монолог, заканчивающийся простым трахом. Это было хоть каким-то завершением беседы. Господи, как можно ничего не знать?

А вот кино любила. И невдомёк ей вообще было, что лучший кинотеатр – это твой мозг, когда ты читаешь хорошую книгу. В то, что в каждой книге живёт волшебство, она не верила.

– Зачем читать книгу, если по ней уже снят фильм? – искренне удивлялась она и одновременно подлизывалась. – Ты такой умный и начитанный.

– Да нет, это просто на контрасте с тобой.

– Что?

– Ничего.

– Посоветуй что-нибудь посмотреть.

«Посмотри, во что превращается твоя жизнь» – хотелось сказать ей, но в этом даже не было смысла.

Да, тогда я совершил страшную ошибку. В двадцать лет привёз девку с собой из другого города. Но сиськи были невероятно хороши.

Да, я люблю сиськи больше даже, чем те, кому они принадлежат. Мне реально льстило, что, идя с ней по улице, я видел самцовые взгляды, которые буквально облизывали её. А то, что у неё нет масла в голове, знал только я один.

Совершенно невозможно жить с человеком, который не знает и не желает знать ничего. Это невероятно, но она была интеллектуальной девственницей. Как же жалко, что нельзя вернутся в прошлое и сказать. Иди ты на хер! Ну да ладно.

Чтобы меньше быть дома, я пошёл на секцию карате. И как-то незаметно увлёкся.

Всерьёз. Тренировался так, что кожа лопалась. Поперечный шпагат, отжимание на пальцах и кулаках, покрытые мозолями костяшки пальцев.

Триста пятьдесят пять газет, висящие на стене, – и каждый день кулаками надо пробить и изорвать одну газету. Легко, думаете? Попробуйте. Кулаки в мясо. Макивара. Доска с верёвкой на конце. И бью её, бью до одури. Из двухсот человек, которые пришли вместе со мной на тренировки, остались двое. Это всё закалило характер. Пролетел год, потом второй, пояс сменял пояс. Красный пояс получил, готовился сдавать на коричневый – и всё. Впереди маячил первый дан. Устроил сиськи в цирк, где сам когда-то работал.

А цирк…

Это слово я до сих пор произношу с благоговейным придыханием. Этот сказочный мир радости и необычных запахов. Я работал там в шестнадцать лет ковёрным, осветителем и даже дворником. Я приходил туда даже в выходные.

Там пахло львами. Львов, однако, не было. Были тигры. И кони.

Цирк был с конями.

Это волшебный мир, где мне не нужны были деньги. Каждый месяц я брал зарплату с некоторой оторопью.

За что? За чудеса?