Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938

Хотя Бухарин резко критиковал внезапный переход своего бывшего союзника на позиции «сверхиндустриализации» и политики эксплуатации крестьянства как полную идеологическую капитуляцию перед троцкизмом, он понимал, что в сталинских руках такие идеи, искаженные его милитаристским подходом и лишенные тонких аналитических форм, в которые облекали их левые, представляют собой куда большую опасность совсем иного порядка ^{1250}. В ответ Бухарин снова сформулировал и обосновал политику и концепцию развития Советской России, выдвигавшиеся им в полемике против левых с начала 20-х гг… Его взгляды и критика нового сталинского курса в 1928–1929 гг., имевшие в качестве стержня политические, экономические и моральные возражения против «волевых импульсов» и подкрепленные исправлениями и дополнениями, внесенными им в 1927 г., приобретают особое значение в свете последующих событий.

Как и прежде, в основе политических воззрений Бухарина лежало убеждение, что несдержанная политика в деревне подорвет оставшуюся в наследство от 1917 г. смычку между городом и деревней и приведет к фатальной гражданской войне с крестьянством. Бухарин больше не подразумевал под этим экономические уступки нарождавшейся деревенской буржуазии. Он продолжал поддерживать наступление на кулака, но в той форме, которую он выдвинул в 1927 г. — ненасильственными «методами нэпа», сокращая накопление капитала у кулака и кулацкое влияние, но никоим образом не затрагивая некулацкую массу ^{1251}. Сталинская антикулацкая кампания, не уставал повторять Бухарин, представляла собой нечто совершенно иное, а именно — войну против крестьянства в целом, каким бы эвфемизмом ее ни называть. Более того, теория Сталина об обострении классовой борьбы являлась хитроумным обоснованием мер, которые вызвали резкое возмущение деревни и создали «единый фронт села против нас». Нараставшая волна крестьянских восстаний в деревне в середине 1928 г. лишний раз подкрепила убеждение Бухарина, что сталинская политика ведет страну к гражданской войне. По всей видимости, у него впервые появилось подозрение, что безжалостные репрессивные методы «Чингисхана» и в самом деле позволят партии выйти победительницей из открытого столкновения. В этом был скрытый смысл его замечания, что Сталину придется «заливать кровью восстания», но это неожиданное предчувствие не успокоило его и не ослабило его возражений.

Критика Бухариным сталинской политики в деревне содержала еще один аргумент, связанный с вышеизложенным. Хотя война уже не казалась больше столь же неминуемой, как в 1927 г., возможность нападения на Советский Союз была в числе опасностей, на которые сталинисты указывали для обоснования всестороннего развития тяжелой промышленности любой ценой. Бухарин, хотя и ратовал за развитие оборонной промышленности, отвечал, что «доверие крестьян» является таким же решающим фактором обеспечения безопасности СССР. Активно враждебное или даже пассивно недовольное сельское население в случае войны составит опасность для правительства ^{1252}. Эти вполне разумные опасения возродились в 30-е гг., когда опасность войны стала более реальной, и подтвердились во время катастрофы 1941 г., когда крестьянство западных областей поначалу встречало вторгшиеся немецкие войска как освободителей.

Не менее резко Бухарин выступал и против новой сталинской политики в области экономики, начиная с вопроса о продолжении нэпа и кончая характером планирования. Усматривая в зерновом кризисе 1928 г. симптом органического кризиса единоличного крестьянского хозяйства, Сталин косвенным образом ставил под сомнение господствующую бухаринскую точку зрения на нэп как на долгосрочную политику. Сталинский анализ кризиса отличался непоследовательностью. С одной стороны, он утверждал, что кулак процветает, набирает большую силу, пытается навязать правительству свою волю и припрятывает большие запасы зерна, объявляя, таким образом, войну нэпу и Советскому государству. С другой стороны, он указывал на неизменно низкую производительность и незначительные товарные излишки единоличных крестьянских хозяйств ^{1253}. Эти два аргумента противоречили друг другу в оценке объема производства зерна, но приводились в качестве доказательства того, что сохранение индивидуальных хозяйств стало несовместимым с выдвигаемыми партией планами индустриализации.