Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938

Все это не предвещало Бухарину ничего хорошего. Двусмысленность его положения была очевидной на апрельской партконференции — последней перед началом «великого перелома». Бухарин не проявил ни малейшего признака того, что склоняется перед сталинской волей и, по всей видимости, не присутствовал на заседаниях. Тем не менее его, Томского и Рыкова, сделавшего «послушный», хотя и лишенный энтузиазма доклад по пятилетнему плану, со всем уважением избрали в члены почетного президиума. На закрытом заседании в середине конференции Молотов информировал делегатов о санкциях ЦК против бухаринцев, однако публично ни об их поражении, ни о разногласиях в руководстве не говорили ^{1237}. Слышны были лишь слабые намеки на ту кампанию безудержной клеветы, которая вскоре обрушится на Бухарина. Хотя один за другим выступавшие призывали оказать безжалостный отпор правому оппортунизму, в воздухе витало ощущение неопределенности относительно зернового кризиса и судьбы Бухарина. Д. Рязанов, почтенный марксист и неукротимый критик нечистой политической игры, вероятно, имел в виду незавидное положение Бухарина, когда сказал: «В Политбюро марксисты не нужны» ^{1238}. Как думали некоторые впоследствии, эти слова были эпиграфом к надвигавшейся эпохе.

В отличие от разгрома левых поражение Бухарина имело огромные социальные последствия. С исторической точки зрения это была политическая прелюдия «революции сверху» и того явления, которое впоследствии получило название сталинизма. Поэтому причины и значение политической победы Сталина представляют собой вопрос большой исторической важности. Ответ на него отчасти кроется в природе спора между бухаринцами и сталинистами. В середине 1929 г. дискуссия эта, по всей видимости, часто шла, главным образом, вокруг различных путей достижения одних и тех же целей: обе стороны стремились превратить Советскую Россию в «страну металла», обезопасить себя в экономическом и военном отношении во враждебном капиталистическом окружении, двигаясь при этом к социализму. В более дальней перспективе ясно, что они предлагали партии сделать решающий выбор не только между совершенно разными программами, но и между разными судьбами.

До 1928 г. Сталин был в экономической философии в основном бухаринцем, а в 1928–1929 гг. в своих попытках выработать, по существу, антибухаринскую политику он начинал превращаться в сталиниста. Несмотря на свой пессимистический диагноз текущего экономического кризиса, он, однако, открыто не отвергал нэп, служивший основой бухаринизма. И в самом деле, на протяжении большей части 1929 г. выдвигавшиеся им конкретные предложения были немногочисленны и не носили законченного характера. Если оставить в стороне риторику, они заключались в следующем: максимальные капиталовложения в тяжелую промышленность и создание колхозов и совхозов. Не считая своей концепции «дани» на крестьян и принципа постепенности, который Сталин все еще применял к коллективизации, он мало говорил о реальных источниках капиталовложений, о природе экономического планирования и о процессе обобществления сельского хозяйства, или вообще обходил эти вопросы. Эти упущения дали Бухарину повод утверждать, что у Сталина вообще нет долгосрочной экономической политики ^{1239}. Радикальной вырабатываемую Сталиным программу делали не столько его конкретные предложения, сколько политические и идеологические доводы, с помощью которых они отстаивались. Аргументация его была по духу воинственной и вращалась вокруг идеи гражданской войны.

В большевизме всегда имелся легкий привкус воинственности. Программный документ движения — ленинская работа «Что делать?» — изобиловал военными аналогиями. Однако в отличие от компартий, впоследствии приходивших к власти в результате продолжительной партизанской войны, вплоть до 1918 г. большевизм оставался поразительно невоенным по духу. Большая перемена произошла в период гражданской войны, потребности которой вызвали глубокую милитаризацию норм партийной жизни. Затем нэп привел к обратному процессу демилитаризации, или демобилизации. Хотя милитаристские привычки приглушались в 20-е гг. реформистской, эволюционной атмосферой нэпа, они не исчезли окончательно. Живучесть их подтверждалась «административным произволом» и «остатками военного коммунизма», которые регулярно критиковал Бухарин и другие руководители. Менее осязаемые, они жили вместе с воспоминаниями о 1917 г., в большевистской «героико-революционной» традиции. Троцкисты периодически выражали их в литературной форме, однако именно Сталин в кризисной атмосфере 1928–1929 гг. возродил военную традицию, придал ей новый смысл и стал переделывать партию и государство в ее духе.