Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938

Несмотря на сплоченность движения «левых коммунистов», политические тенденции его лидеров не совпадали. В частности, когда развернулись споры, стали вырисовываться значительные различия во взглядах между Бухариным и крайне «левыми коммунистами», такими, как Осинский и Стуков ^{277}. Скрытые вначале остротой споров по вопросу о мирном договоре, они приобрели значение на второй стадии существования оппозиции. Ленин, со своей стороны, тоже не всегда полностью разделял взгляды своих приверженцев. Он был, например, значительно менее пессимистичен, чем те из выступавших за мирный договор большевиков, кто не видел перспектив революции на Западе и уже превозносил руководящую роль России. В самом деле, несмотря на взаимные обвинения, Ленин и Бухарин разделяли «одну и ту же общую предпосылку: без мировой революции мы не будем в состоянии справиться с трудностями» ^{278}. То, что их действительно разделяло, лежало в другой области.

Историки обычно считают призыв к революционной войне безрассудством Бухарина, «самоубийственным», «безумным» предложением, рожденным скорее эмоциями, чем трезвой оценкой положения. Бухарин, однако, неоднократно настаивал на том, что его выводы, в отличие от ленинских, являются результатом «холодного расчета» ^{279}. На самом деле в выступлениях Бухарина сочетались как эмоциональная приверженность выношенным идеалам, так и логические рассуждения, основанные на специфичности русских условий. Страстные донкихотские черты его оппозиции мирному договору исходили из его убеждения, что европейская революция неизбежна и что без нее большевистский режим долго продержаться не сможет. Большинство партийцев разделяли эти взгляды, но Бухарин придавал им характер пророчеств: «Русская революция либо будет спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала». Он не видел альтернативы: «…все дело зависит от того, победит или не победит международная революция. …Международная революция, — и только она одна, — наше спасение» ^{280}.

В свете более поздних разногласий примечательно то, что Бухарин обосновывал свою мрачную оценку положения не экономической отсталостью России, а внешней военной угрозой. Он рисовал картину внешней угрозы даже более тревожной, чем Ленин, решительно доказывая, что общая ненависть к большевизму неминуемо объединит воюющие западные державы для совместного похода с целью свержения большевиков и «превращения России в их колонию». «Много данных за то, — утверждал он, — что это соглашение между двумя враждующими коалициями уже произошло». Если Ленин подчеркивал непосредственную угрозу, исходившую от наступавшей германской армии, то Бухарин был обеспокоен «союзом» империалистических держав, который может превратить в клочок бумаги любой односторонний договор. Только международный революционный фронт, настаивал он, сможет противостоять неминуемому объединенному империалистическому фронту против Советской России ^{281}.

Отчаянные опасения по поводу того, что большевики не выстоят — а в начале 1918 г. такие настроения были распространены в партии очень широко ^{282} — и вера в грядущую евро пей-скую революцию побудили Бухарина рассматривать российский пролетариат всего лишь как «один из отрядов» международного движения. И в этом вопросе большинство партийцев разделяли его взгляды. Но Бухарин к тому же сделал из этого вывод, что интересы революционного движения должны преобладать над интересами русского «отряда». Ободренный стачками и волнениями в Берлине, Вене и Будапеште, он требовал, чтобы Советская Россия поддержала революцию в Европе актом мужественного вызова «священной войны против милитаризма и империализма». Заключение же сделки с империалистической Германией означало, по словам Бухарина, что, сохраняя свою социалистическую республику, мы теряем шансы в международном движении. На карту была поставлена не малозначительная уже военная сила России, а символическое значение русской революции. Запятнанность ее знамени могла подорвать революцию за рубежом; прекращение международной революционной пропаганды — а это было определено германскими требованиями — могло заставить замолчать «колокол, гудящий на весь мир», «обрезать язык» ^{283}.