Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938

Убеждение Бухарина, что способность Советской России влиять на европейские события основана не на силе ее армии, а на ее революционных идеалах, послужило причиной его наиболее донкихотского жеста. В феврале появились некоторые признаки того, что союзники могут поддержать Россию поставками в борьбе против Германии. При обсуждении этого вопроса в ЦК Ленин и Троцкий призывали ответить согласием. Бухарин возражал, говоря, что принятие этого предложения «недопустимо». Он желал революционной войны, но без «поддержки империалистов». Когда же это предложение было принято (шестью голосами против пяти), Бухарин, по рассказам, воскликнул: «Что мы делаем? Мы превращаем партию в кучу навоза» ^{284}. Готовность Ленина вступать в сношения с отдельно взятыми капиталистическими странами предполагала временное сосуществование с ними. Бухарин же считал «мирное сожительство… Советской республики с международным капиталом» невозможным и неуместным. Решающей схватки, по его мнению, нельзя было избежать: «…мы всегда говорили… что рано или поздно русская революция… должна будет столкнуться с международным капиталом. Этот момент теперь наступил» ^{285}.

Кроме того, два невысказанных соображения, вероятно, влияли на готовность Бухарина поставить все на революцию на Западе. Первое вытекало из его трактовки современного капитализма, согласно которой революция в зрелых капиталистических обществах была маловероятна без напряженности, вызванной войной. Такая напряженность уже существовала в данный момент, и Бухарин, возможно, опасался, что ослабление военных действий даст возможность стабилизироваться «государственно-капиталистическим режимам». Во-вторых, так же, как и его многие немарксистские современники, Бухарин стал рассматривать продолжение бойни, вызванной европейской войной, как угрозу самой цивилизации. Социалистическая революция, которая только одна могла навсегда покончить с империализмом и милитаризмом, давала поэтому надежду на «спасение человеческой культуры» ^{286}. Превращение революции в мировое явление было для Бухарина спасением не только Советской России, но и всего человечества. Его идея о том, что революционная война положит конец войне империалистической, казалась не слишком логичной, она была созвучна настроениям, выраженным поэтом Кеннетом Паткеном: «Давайте будем откровенно безумны, о люди моего поколения. Пойдемте по стопам этого убиенного века…»

Когда аргументы Бухарина основывались на призывах к мировой революции, преобладала риторика. Однако в центре его аргументации лежало твердое зерно логики, выстроенной исходя из российских условий и природы русской революции. В основе находилось его собственное понимание характера революционной войны, противопоставленное идее «передышки», которая в феврале стала raison d’etre ленинских мирных предложений. Ленин доказывал, что остатки русской армии не в состоянии сражаться с германской военной машиной; страна должна иметь возможность мобилизовать волю и восстановить свои вооруженные силы. Мирный договор, надеялся он, даст для этого необходимое время: «Я хочу уступить пространство… чтобы выиграть время» ^{287}.

Но Ленин и Бухарин говорили о разных типах военных действий. Ленин мыслил в понятиях традиционно военных операций: регулярные армии сражаются друг против друга. Бухарин имел в виду нечто совсем другое, фактически — партизанскую войну:

Товарищу Ленину угодно было определять революционную войну только и исключительно как войну больших армий со сражениями по всем правилам военного искусства. Мы же полагаем, что война с нашей стороны — по крайней мере первое время — неизбежно будет носить характер партизанской войны летучих отрядов ^{288}.

Ленин добивался передышки на недели, даже дни, Бухарин утверждал, что в такой короткий срок Россия не сможет ни вое-становить свою транспортную систему, ни наладить пути снабжения, ни восстановить армию и что, следовательно, военная выгода от передышки — «иллюзия» ^{289}.