Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938

Примеры такого отношения возникали и во время гражданской войны. Как член только что созданной Социалистической академии, он приобретал все большую ответственность и влияние в области идеологического образования членов партии и подготовки партийной интеллигенции. Его работы стали обязательными учебниками в партийных школах, и начиная с 1919 г. он лично проводит семинары по экономике и историческому материализму в Коммунистическом университете им. Я.М. Свердлова в Москве. Хотя эта педагогическая работа и соответствовала природным склонностям Бухарина, она все более и более приобретала официальный характер ^{356}. Бухарину было едва за тридцать, а его уже окружало все растущее число учеников, многие из которых выдвинутся в партии и укрепят репутацию Бухарина как хранителя ортодоксии, а этой мантии он никак не искал и не мог носить ее непринужденно.

Сознание того, что он становится ответственным за теоретическую чистоту большевизма, могло содействовать решению Бухарина начать изучение переходного периода от капитализма к социализму через два года после революции. Такие попытки еще не предпринимались, отчасти из-за общей сумятицы в партии во время импровизированных мероприятий «военного коммунизма» и частично потому, что внимание большевиков оставалось прикованным к Европе, где будущие революции ожидались «буквально со дня на день» ^{357}. Горячий оптимизм Бухарина относительно развития событий в Европе стал рассеиваться только в 1919 г., когда он стал предупреждать, что международная революция должна рассматриваться как длительный исторический процесс, состоящий из множества компонентов (включая антиколониальные восстания в Азии), и что коммунисты не должны пытаться «искусственно ускорять историческое развитие» ^{358}. Хотя он снова обретет былые надежды, особенно зимой 1920–1921 гг., страстной уверенности в близости революции на Западе у Бухарина больше не будет. В результате он и другие большевики стали более серьезно думать об экономических проблемах изолированной Советской России.

В экономических дискуссиях апреля — мая 1918 г. Бухарин был левее Ленина; но ни тот ни другой не предусматривал и не отстаивал политики, подобной «военному коммунизму». Действительно, многое в политике «военного коммунизма» противоречило тому, что отстаивал Бухарин, например его утверждению, что национализированы могут быть только крупные, легко управляемые предприятия. И все же в течение одного года он стал признавать обоснованность крайних мер даже тогда, когда они не будут вызываться военной необходимостью. В широком «огосударствлении» экономики, отмирании посреднических институтов между государством и обществом он усматривал путь, который скорейшим образом приведет Россию от капитализма к социализму. В марте 1919 г. он поставил социализм «на повестку дня» и был обеспокоен тем, что ускорение темпов сделает устаревшими некоторые разделы новой партийной программы ^{359}.

Ожидание этого ускоренного перехода к социализму внесло важные изменения в теории Бухарина о новом Советском государстве. Основной смысл этого государства Бухарин теперь видел как раз в том, что оно «есть рычаг экономического переворота» ^{360}. Признание роли государства как инструмента преобразования отсталого общества было существенно новаторским для марксиста, оно ставило под сомнение знаменитое Марксово изречение, что всякое надстроечное явление (в том числе государство) является производным от экономической базы общества. Бухаринский ответ на этот вопрос проистекал из его понимания государственно-капиталистических обществ и составлял значительную ревизию марксизма.

Если государственная власть пролетариата есть рычаг экономической революции, то ясно, что «экономика» и «политика» должны сливаться здесь в одно целое. Такое слияние мы имеем и при диктатуре финансового капитала… в форме государственного капитализма. Но диктатура пролетариата перевертывает все отношения старого мира — другими словами, политическая диктатура рабочего класса должна неизбежно быть и его экономической диктатурой ^{361}.

В 1918–1919 гг. это положение подводило базу под «военный коммунизм»; позже оно поведет Бухарина к совсем иной концепции «пути к социализму». В обоих случаях, однако, оно означало отсрочку «отмирания государства» в пользу «усиления Советского государства» — вполне сносная перспектива, если это «рабочее государство». И в этом убеждение Бухарина было непоколебимым ^{362}.