Бухенвальдский набат

Еретиков в средневековье
сжигала церковь на кострах.
Так проще: убивать без крови
и всенародно сеять страх.

Иезуитам вопреки,

через костры,
застенки,
годы,
всё множатся еретики —
правофланговые свободы.
Непокоренные, они,
сегодня на Руси, в ГУЛАГе,
высоко держат правды стяги
как негасимые огни...

Еретикам и я сродни.

1980

* * *

Угомонись ты, гуманист!
Хоть будь героем из героев,
хоть будь ты фанатичен втрое,
красно, как Цицерон, речист,
бей в барабан и день и ночь,
зови людей к Добру и Свету,
Зло, полонившее планету,
увы, тебе не превозмочь.
Вокруг — тугая темнота,
а ты всего-то слабый лучик!
Ты до смерти себя замучишь,
лишь повторив удел Христа.
А он в страданиях угас,
умолк, распятый на тесине...
В народной гуще, как в трясине,
тонул его призывный глас...

Угомонись ты, гуманист!

А коль не можешь —
что ж, как прежде,
вопи о призрачной надежде,
труби,
трагический горнист!

1980

* * *

Я знаю,
я знаю,
я знаю:
жесток человеческий род.
He раз журавлиную стаю,
не раз лебединую стаю
таранил двуногий урод.
Но это лишь мелочь —
в сравненье...

Обличьем на волка похож,

втыкает в живот с упоеньем
двуногий двуногому нож.
Паденья людского минута,
а кто-то заметит: «Пустяк»...
Ведь есть палачи, что Малюта
пред ними ягненок как будто,
милейший мучитель-добряк...

Не вытерпит даже бумага,

и та захлебнется в крови,
коль ей палачи из ГУЛАГа
поведают прямо и нагло
бессчетные зверства свои.

Взгляните,

как зримо,
как зримо,
видна эта жуткая даль:
мрак адских печей Освенцима,
пылающий смерч Хиросимы
и ужаса стон — Бухенвальд...

Я знаю,

я знаю,
я знаю:
жесток человеческий род.
...Летит лебединая стая,
летит журавлиная стая.
Опомнись, двуногий урод!

Увы! Я напрасно взываю:

таков человеческий род!..

1980

САМОЛЕТ МОЕГО ДЕТСТВА

Давно это было...
Как быль-небылица,
летела, кружила
диковина-птица.
Сверкала на солнце,
мотором гудела,
какую-то песнь непонятную пела.
Тогда мне, парнишке,
такое открылось,
такую почувствовал я легкокрылость,
что стал я внезапно
отважен и смел,
рванулся и...
вроде бы в небо взлетел.
Но мне это так
лишь на миг показалось.
Диковина-птица
куда-то умчалась
и точкой пропала
в заоблачной мгле,
а я невесомо
стоял на земле...
Промчались, прошли
быстротечные годы.
Познал я труды,
и бои, и походы.
Да мало ли что со мной в жизни
бывало:
и штили, и штормы двенадцати баллов.
Каких я чудес нагляделся, о Боже!
Чему же еще мне дивиться?
И все же:
пред мысленным взором,
как быль-небылица,
опять надо мною
диковина-птица,
приветливо крыльями мне покачала...
И жизнь повторяется
будто сначала...

1980

ГОЛОС ИЗРАИЛЯ