Бухта Радости

“Застонешь, чмокнешь сам себя, вот тут и засмеют, – сказал тортист. – И я бы засмеял”.

“Ну, это – если покраснеешь, – поправил человек. – Будешь краснеть, смущаться, устыдишься вдруг своей любви к себе, еще оправдываться пустишься и пустишься пускаться в объяснения – тогда, конечно, точно засмеют. Тогда и я бы засмеял. Не смей краснеть, любя себя, – и покраснеют все вокруг от зависти! Люби себя с вызовом – и вызов будет принят с благодарностью! Льсти себе вслух, но только грубо, безоглядно льсти – и будут льстить тебе!”

“Так уж и будут?” – нервно хмыкнул тортовист.

“Конечно, будут, но не грубо. Они, чтоб уважения к себе не потерять, будут тебе тонко льстить”.

“Неубедительно, – сказал тортист с легкой издевкой. – Неясно: почему можно добиться, любя себя навзрыд”.

“Вижу, непросто убедить, – сказал человек важно. – Тут без ста грамм не обойтись”.

“Я – что? Я не торгуюсь”, – сказал тортист и вновь направился к киоску.

После недолгого досуга, потраченного на глотки из новой фляжки, тортист сказал нетерпеливо:

“Ну, убеждай”.

“А ты сперва заметь, кто добивается?… – с еле заметной неохотой начал человек. – Об избранных, о тех, кто ищет смысла, истины и совершенства, мы здесь сейчас не будем: их мало. Они не жаждут, даже если добиваются, и добиваются не потому, что жаждут, а если даже жаждут – добиваются не все. Их понимают после смерти, да и то не всех; сказать точнее, врут, что понимают… Ну их совсем! Давай о тех, кто жаждет, как и ты, но добивается. Чтобы добиться, нужно выбирать: перед тобою разные пути. Путь первый, очень ненадежный – состязание. Тут нет гарантии, что добежишь первым, поэтому надежды очень мало”.

“А если добегу?”

“А где гарантия, что ты этим всех обрадуешь?”

“Верю. Проехали. Есть другой путь?” – спросил тортист нетерпеливо.

“Быть непохожим, быть единственным… стараться удивить. Оригинальность – тоже путь, и тоже ненадежный: ты в этом убедился сам”.

“Да уж”, – кивнул и хмыкнул тортовик.

“Путь третий, тоже ненадежный… Снимать покровы, оголять, разоблачать, язвить пороки, язвы обнажать, потом солить… Изобличать, учить и тыкать мордой в грязь. Почетный путь, но, повторяю, ненадежный. Можно добиться, но при этом можно в рожу получить. А можно в рожу получить, но ничего при этом не добиться. Опасный путь, и я бы не советовал… Есть лишь один надежный путь”.

“Ах, все же есть?” – подначил тортовист.

“Конечно, есть! Не оголять, но собственным примером предложить самим сорвать с себя покровы и оголиться, самим помучить свои язвы, самим достать наружу свою грязь, чтобы самим уткнуться в нее мордою и хрюкнуть. Но не буквально громко хрюкнуть и не буквально снять покровы (тем, кто не жаждет – им-то к чему идти против приличий?), но мысленно, наедине с собой… Ты только дай вовсю услышать твой громкий стон любви к себе – тебе немедленно ответит неслышный хор таких же стонов. Потом уж во весь голос тот же самый хор тебя восславит и превознесет…”

“За что?”

“О, черт! Ну, до чего ты туп, тортист! Я ничего – ты понял? – ничего нового или мудреного тебе сейчас не говорю! Я говорю одни банальности… Как же, за что?… Да если кто-то смеет оглушительно чмокать себя во все места на людях, то им-то, им-то и в тиши-то, и совсем не оглушительно себя почмокать – да сам Бог велел! Лишь тот, кто научает быть собой во всем довольными, необходим. Лишь он один добьется, если жаждет”.

“Ты, я гляжу, уж точно не добился, – сказал насмешливо тортист, в ушах которого, подобно залетевшим мухам, еще скребло противное “ты туп”. – Или не жаждешь?”.

“Я, тортовик ты мой хороший, жажду. Но я не славы жажду – Клавы… Я не дурачусь, ты не думай. Ее действительно зовут Клавой… И тут ты прав, я не добился. Нет к ней путей!”

Тортист глянул на него свысока. Сказал уверенно и утешительно:

“Так не бывает”.

“Еще как бывает. Она ведь замужем”.

Тортист не смог удержать в себе сочувственный смешок:

“Что, это муж тебя побил?”

“Муж не побил – споил и отпустил… Она побила”.

“Тяжелый день”, – вздохнул сочувственно тортист.

В ответ услышал:

“Это было не сегодня… Да и сегодня – тоже. Не удержусь, приду к их окнам, чтобы ее нечаянно увидеть; муж говорит в окно: “Давай, поговорим…””

“Потом он поит, ты уходишь, и она…”

“Да”, – торопливо перебил тортиста человек.

“А ты чего?”

“А я – сюда. Здесь хорошо, и ничего не учинишь. Отсюда не так просто выбраться. Брожу, немножко думаю, немного выпиваю и немного успокаиваюсь…”

Недосказав, человек умолк, уставился сквозь сползшие на переносицу очки на воду, потом вдруг стал заваливаться на бок и ухом по плечу тортовика сполз на скамью. Через минуту он уже храпел, свернувшись. Тортист с этюдником стоял над ним. “Он издевался надо мной, – подумалось ему, – я за свой счет его поил, а он, гад, точно издевался надо мной, а я не понимал”.