Булатный перстень

Экипаж остановился напротив губернаторского дома, Александра вышла, оправила юбки. На ней был очень изящный наряд – редингот кармелитового цвета, разумеется, полосатый, со скромным воланом вокруг выреза, и меж его широко разошедшимися полами – простая юбка, изысканного бланжевого цвета, – никаких лент, лишь кружева, прикрывающие декольте, и простая шляпа со скромной кокардой. Казалось бы, все очень просто, но если госпожа Ольберг пользует знатных дам, то поймет цену этой простоты, да и знает наверняка, что приличная женщина с утра, расфуфырясь, не выезжает.

Дворник, как полагается, стоял у ворот.

– Здесь ли квартирует госпожа Ольберг, любезный? – спросила Александра.

– Здесь, сударыня. Все второе жилье занимает, – доложил дворник.

Дом был трехэтажный – выходит, Нерецкий жил наверху.

– А что, есть ли в третьем жилье свободная квартира?

Обычно на такой вопрос простой человек принимается перечислять всех обитателей дома, но дворник был то ли умен, то ли предупрежден.

– Там их две всего, так одна пустует, – и добавил явно перенятым у какого-то щеголя тоном: – к вашей милости услугам!

У Александры была заготовлена плата дворнику, который еще мог пригодиться, – десятикопеечная монета, хотя его ответ и двух копеек не стоил, а дальше будет видно.

Дворник, отставив метлу, отворил дверь, от которой почти сразу начиналась лестница, и Александра поднялась. На стук в дверь отозвались немецким «веристдас», потом отворили. Прислужница повивальной бабки, белобрысая девица, провела Александру через сени в небольшую гостиную. Хозяйка поднялась ей навстречу – тут Александра и лишилась дара речи.

Ей доводилось иметь дело с повитухами – когда рожала кузина Софья, роды были так трудны и длительны, что в дом назвали и врачей, и повивальных бабок, и даже каких-то совсем безумных старух. Александра сидела с ней, держала за руки, утешала и клялась в душе, что рожать не станет ни за что. Правда, ей было тогда около двадцати лет. Запомнилось, что повитуха – крупная крикливая тетка, в годах, никак не менее сорока, а то и пятидесяти, одетая просто, в большом переднике и с закатанными рукавами, а рожа у нее круглая и щекастая.

Тут же Александре явилась женщина ее лет, тонкая, белокурая, в изящном домашнем чепце и утреннем платье, которого и графиня бы не постыдилась. Она улыбнулась не хуже госпожи Ржевской, которая считалась одной из самых обходительных столичных дам, предложила сесть, причем вопросов не задавала – явившись к повивальной бабке, посетительница и без расспросов наговорит больше, чем требуется.

Более того – эта женщина, встав, отложила в сторону валик для плетения кружев с коклюшками, которых было не менее шестнадцати пар – значит, плелась не простая скромная полоска для оторочки нижней юбки, а нечто нарядное, причудливое, требующее мастерства.

– Говорите ли вы по-французски? – спросила Александра и на этом же языке получила положительный ответ.

– Я оказалась в неловком положении.

– Да, понимаю.

– Не в том, о котором вы подумали. Видите ли, я хочу выйти замуж, и у меня есть жених. Но он очень нерешительный господин и все никак не может сделать формальное предложение.

– Такое случается, – подтвердила госпожа Ольберг.

– Я думаю, если окажется, что я в ожидании, он наберется духу и предложит мне руку и сердце. Тем более, что у меня влиятельные родственники… Но я в беспокойстве. Видите ли, я вдова. За два года замужней жизни я не смогла зачать дитя, хотя делалось все возможное.

Тут Александра несколько покривила душой – муж, будучи старше нее на четверть века, не имел большой склонности к амурным шалостям. Поглядывая на бодрого и деятельного господина Ржевского, который также был порядком старше супруги, и при этом их соединяла истинная и неподдельная привязанность, Александра чуточку завидовала: она могла бы полюбить человека в годах, если бы он не ленился и хоть попытался воспитать из неопытной молодой супруги способную наслаждаться женщину. Покойный Василий Фомич совершал некоторые усилия для рождения дитяти – но мог бы, как впоследствии поняла Александра, удвоить и даже утроить их количество.

– Я понимаю вас, – госпожа Ольберг покивала и даже придала красивому, самую чуточку нарумяненному и безукоризненно правильному личику сочувственное выражение.

– И потом, когда мужа не стало… я ни разу не ощущала беспокойства по этому поводу… Одним словом, я желаю знать, что со мной! Могу ли я родить дитя? Или для этого нужно как-то лечиться?

– Я рада, что вы пришли ко мне. Русские женщины обращаются к каким-то подозрительным особам, те их пичкают ужасными вещами, чудо, что они выживают, – сказала госпожа Ольберг. – Или же устраивают сущее колдовство – увешивают спальню пучками ивовых прутьев, поджигают какие-то сухие травы и коптят в дыму бедную женщину…

– Вы вовсе не верите в народные средства? – осведомилась Александра.

– Иные приносят пользу. Я знаю, что женщине, желающей стать матерью, нужно есть больше орехов. Как они действуют – врачи не понимают, но дети рождаются. Угодно ли кофею?

– С удовольствием!