Берков. Откуда мне знать? Может, из-за того, что коллеги станут над ним смеяться. Мол, подхалимничает.
Эрдман. Преувеличение.
Берков. Мои слова. А он: «Нет, Паша, какое там преувеличение. Просто очередная попытка самоубийства, только на этот раз увенчавшаяся успехом».
Эрдман. Так и сказал?
Берков. Да. И умирает. Но старается дописать странный роман. И как раз в нем выступает Воланд.
Эрдман. И вам показалось, что я — это Воланд?
Берков. Нет… да. Начитался о волшебнике, которому известно будущее, он разгадывает человеческие судьбы, чревовещательствует, способен исчезать. Вот и вы так — то появлялись передо мной, то исчезали. Появлялись и исчезали.
Эрдман. Мне знаком этот роман.
Берков. Знаком? Значит, я зря пытался делать выписки.
Эрдман. Покажите.
Берков. «Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви?»
Эрдман. Послушайте-ка, товарищ… как ваша фамилия?
Берков. Берков. Павел Петрович Берков.
Эрдман. Послушайте, товарищ Берков. Отнеситесь к моим словам как дружескому совету от человека, которого вы не знаете и никогда не должны узнавать.
Берков. Слушаюсь.
Эрдман. Не надо раздувать историю из этого романа. Сейчас не его время. Роман прочитан и поскольку он не завершен, то никому и не интересен. Поняли?
Берков. Да.
Эрдман. Это всего лишь набор фрагментов. Некие видения больного человека. К чему морочить этим голову товарищу Шиварову или даже товарищу Берии? Пусть лучше спокойно слушают Рахманинова. А роман пусть ожидает своего часа.
Берков. Слушаюсь.
Эрдман. Я вас не выгоняю, но у меня еще очень много работы.
Берков. Благодарю сердечно за совет, товарищ. Мне и самому так же казалось.
Эрдман. А разговора нашего вообще не было.
Берков. Разумеется.
Эрдман. И я не существую. Я тот, кто не получил работу в здешнем ансамбле песни и пляски.
Берков. Так точно, но… эти пластинки… то есть… я должен их передать как можно скорей. Моя жена, Наталия Беркова, совершила глупость. Ужасную глупость. Она подружилась с иностранцем. А тот был — кажется — шпионом. Он уехал, а Наташа получила пять лет. Сейчас она где-то в районе Воркуты. Как говорят, поет в тамошнем театре. Без права переписки. А товарищ Шиваров сказал, что если я достану пластинки, у него будет повод переговорить с товарищем Берией о ее деле. Для меня сейчас главное — время.
Эрдман. Комната шестьдесят шесть.
Берков. Спасибо.
Я очень прошу простить мне мою смелость, но вы, товарищ, не могли бы тоже шепнуть пару слов товарищу Берии? Сами понимаете — артистка, легкомысленное существо, женщина, певица. И вдруг — пять лет. Нескладно как-то.
Эрдман. Да-да, понятно. Артистка есть артистка. А жена есть жена.
Берков. Вот именно, товарищ. Как вы прекрасно это выразили.
Эрдман. Боюсь, вы сильно переоценили мои возможности. Прошу извинить.
Шиваров. Эх. Паша! Влезаешь как в хлев! Разве нельзя было снизу позвонить? Спросить?
Берков. Я звонил.
Шиваров. Да уж ладно. Принес пластинки?
Берков. Так точно.
Шиваров
Берков. Кто?
Шиваров. Никто. Хороший ты мужик. Давай пластинки.
Берков. С запиской?
Шиваров. Нет необходимости. Ты мне симпатичен. Не хочу зря тебя мучить. Вот, читай.
Берков. Что это?
Шиваров. Копия. Даю тебе, чтобы знал, как я тебя ценю и уважаю. Это внутренний документ. Специально для тебя у начальника лагеря Барабанова выпросил.
Берков. Спасибо.
Шиваров. Сердечный приступ может везде случиться. В Москве так же, как на Магадане.
Берков. Но ведь она была в Воркуте.
Шиваров. Перевели ее.
Берков. А куда девался дьявол?
Шиваров. Ты что несешь? Эй!
Берков. Он только что был здесь. Обещал помочь.
Шиваров. Берков! Ты себя нормально чувствуешь? Может, воды дать.
Берков. Нет, спасибо. Все в порядке.
Правдин. Пришел барон Штейгер.
Шиваров. Пусть подождет!
Берков. Товарищ следователь! Я не до конца уверен, но мне кажется, что минуту назад я открыл принцип вечного движения.
Затемнение.