Булгаков

В статье под парадоксальным и броским названием "Попрание силлогизма", вошедшей в книгу "Литература и революция", Т. утверждал: "Революционное XVIII столетие стремилось установить царство силлогизма. Наши "60-е годы" тоже проникнуты были духом рационализма. Воинственный силлогизм в обоих случаях был отрицанием неразумных идей и учреждений... Рационализм не согласен и не способен считаться со слепой инерцией, заложенной в исторические факты. Он хочет все проверить разумом и перестроить. А так как далеко не у всех общественных учреждений логически сведены концы с концами, то силлогизм не может не представляться им крайне беспокойным и подозрительным субъектом. Цензура и есть ведь не что иное, как инспекция над силлогизмом. Диалектика не отметает силлогизма, наоборот, она усыновляет его. Она дает ему плоть и кровь, и вооружает его крыльями - для подъема и спуска". Здесь вспоминается диалог Воланда и Бегемота перед Великим балом у сатаны. Кот-оборотень, любимый шут "князя тьмы", считает, что его речи представляют собой "вереницу прочно упакованных силлогизмов, которые оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла, а то, чего доброго, и сам Аристотель". Махинацию же с королем во время неудачно складывающейся шахматной партии с Воландом хитрый кот проделывает благодаря тому, что внимание присутствовавших было отвлечено шумом крыльев якобы разлетевшихся попугаев. Эти невидимые крылья - как бы пародия на слова Т. о марксизме, вооружающем силлогизм крыльями.

Слова сатаны, обращенные к Бегемоту: "на кой черт тебе нужен галстук, если на тебе нет штанов" и "партия его в безнадежном положении", равно как и ответ кота: "Положение серьезное, но отнюдь не безнадежное, больше того: я вполне уверен в конечной победе", - возможно, высмеивают попытки большевиков одурманить нищий народ сказками о коммунистическом рае после победы мировой революции и пародируют постоянно высказывавшуюся Т. уверенность в конечной победе, несмотря на очевидную (для Булгакова - уже в 1924 г.) безнадежность положения группы Т. во Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков) и международном коммунистическом движении. Писатель здесь пародировал не только веру в социалистическую утопию и торжество всемирной пролетарской революции, свойственную Т. до конца его дней, но и вообще присущее марксистам стремление свести все проявления живой жизни к цепочке силлогизмов.

В "Мастере и Маргарите" есть еще одна перекличка с "Литературой и революцией". Т. приводит слова великого русского поэта Александра Блока (1880-1921), почерпнутые из воспоминаний поэтессы Надежды Павлович (1895-1980): "Большевики не мешают писать стихи, но они мешают чувствовать себя мастером... Мастер тот, кто ощущает стержень всего своего творчества и держит ритм в себе", и следующим образом их комментирует: "Большевики мешают чувствовать себя мастером, ибо мастеру надо иметь ось, органическую, бесспорную, в себе, а большевики главную-то ось и передвинули. Никто из попутчиков революции - а попутчиком был и Блок, и попутчики составляют ныне очень важный отряд русской литературы - не несет стержня в себе, и именно поэтому мы имеем только подготовительный период новой литературы, только этюды, наброски и пробы пера - законченное мастерство, с уверенным стержнем в себе, еще впереди". В таком же положении, как и Блок, оказывается булгаковский Мастер. Автору романа о Понтии Пилате общество отказывает в признании, и выпавшие на его долю испытания в конце концов ломают внутренний стержень главного героя "Мастера и Маргариты". Вновь обрести этот стержень он может лишь в последнем приюте Воланда. Сам Булгаков, хотя и наделил Мастера многими чертами своей судьбы, внутренний творческий стержень сохранил на всю жизнь и, по справедливому замечанию враждебной ему критики, выступал в советской литературе как писатель, "не рядящийся даже в попутнические цвета" (эту цитату из статьи главы РАППа Л. Л. Авербаха (1903-1939) в письме к Правительству от 28 марта 1930 г. автор выделил крупным шрифтом). Стержнем была любовь к свободе, стремление говорить правду и проповедовать гуманизм, что и отразилось в этическом идеале, выдвигаемом Иешуа Га-Ноцри.