Булгаков

Побудительные мотивы в обращении к евангельскому сюжету были у двух писателей одинаковыми: торжество государственного атеизма в СССР, гонения на церковь, фактический запрет Евангелий и культивирование мифологической школы в изучении происхождения Христианства. Интересно, что образ Понтия Пилата у Мережковского и Булгакова получился практически тождественный. Автор "Иисуса Неизвестного" заметил:

"Очень удивился бы, вероятно, Пилат, но, может быть, не очень обрадовался бы, если бы узнал об этой будущей славе своей; удивился бы, вероятно, еще больше, если бы, поняв, что значит "христианин", узнал, что христиане будут считать его своим... Нет, Пилат - не "святой", но и не злодей: он, в высшей степени, - средний человек своего времени. "Се человек!.." - можно бы сказать о нем самом. Почти милосерд, почти жесток; почти благороден, почти подл; почти мудр, почти безумен; почти невинен, почти преступен; все - почти, и ничего - совсем: вечное проклятие "средних людей"". Только Булгаков наделяет своего Пилата гораздо более глубокими муками совести за содеянное. Автор "Мастера и Маргариты" заимствует у Мережковского некоторые реалии эпохи, вроде мозаики в претории, где ведет допрос прокуратор, или походного стула центуриона, на котором во время казни восседает Афраний. Приказ прокуратора развязать Иисусу руки - также из "Иисуса Неизвестного". Но вот булгаковский Воланд сильно отличается от дьявола Мережковского. Выполнение просьб-поручений Иешуа для него - совсем не мука, и ворчит Воланд скорее для того, чтобы скрыть, что его цели по сути совпадают с целями Иешуа. Мережковский думал, что восстановить истинное Евангелие от Иисуса - это значит поверить в Богочеловека, узреть его Небесный и Земной лик и начать жить по Христу. Поэтому писатель был убежден, что сокрытие властями Евангелий канонических только приблизит грядущую веру населения России в Евангелие истинное, а тем самым достижение христианских идеалов в масштабе всего человечества. Эпилог "Мастера и Маргариты" куда пессимистичнее: все вернулось на круги своя. И Га-Ноцри для Булгакова, скорее, не Богочеловек, а просто Человек.

Не исключено, что с книгой Мережковского "Иисус Неизвестный" Булгаков познакомился при посредничестве американского журналиста Юджина Лайонса корреспондента "Юнайтед Пресс" в Москве в 1928-1934 гг. и переводчика на английский пьесы "Дни Турбиных". В своей книге "Наши секретные союзники. Народы России" (1953), где, кстати сказать, впервые употреблено выражение "homo soveticus", впоследствии ставшее весьма популярным, Лайонс назвал Мережковского среди тех русских, кто внес значительный вклад в мировую культуру. Американец, вероятно, внимательно следил за творчеством Мережковского и вполне мог иметь экземпляр "Иисуса Неизвестного", первое издание которого появилось в Белграде в 1932 г. В дневнике Е.С. Булгаковой зафиксированы встречи Булгакова с Лайонсом 3, 8 и 15 января 1934 г., в ходе которых был согласован и подписан договор на перевод "Дней Турбиных". Во время одной из них Булгаков мог получить также экземпляр "Иисуса Неизвестного".

Ершалаимские сцены "Мастера и Маргариты" представляют собой изложение ранней истории X., весьма далекое от канонической версии Евангелий. Иешуа Га-Ноцри, как неоднократно подчеркивает писатель, это человек, а не Сын Божий. Он не свершает чудес, отраженных в Евангелиях, и с ним самим не происходит чуда Воскресения. Встает вопрос об отношении Булгакова к X. и вере в Бога вообще, принимая во внимание, что столь вольную трактовку евангельского сюжета вряд ли позволил бы себе правоверный христианин православный, католик и даже представитель какой-либо из многочисленных протестантских конфессий.