Булгаков

Произведения Б., особенно чрезвычайно популярный в 1910-1920-е годы "Петербург", оказали существенное влияние на творчество Булгакова. В 1926 г. писатели обменялись подарками - книгами. Б. оставил следующую дарственную надпись на экземпляре романа "Московский чудак": "Глубокоуважаемому Михаилу Афанасьевичу Булгакову от искреннего почитателя. Андрей Белый (Б. Бугаев). Кучино. 20 сент. 26 г.". Реакцию же Булгакова зафиксировала записка секретаря издательства "Недра" Петра Никаноровича Зайцева (1889-1970) о передаче булгаковского сборника "Дьяволиада" "Подарок автора, который был очень растроган Вашим вниманием". Очевидно, если маститый и признанный писатель, каким к середине 20-х годов был Б., обратил внимание на сочинения начинающего автора, то, значит, почувствовал в них что-то близкое себе. В свете этого выбор книг, которыми обменялись Б. и Булгаков, вероятно, не случаен. В "Московском чудаке", опубликованном в 1926 г., главный герой, математик профессор Коробкин, делает открытие, на основе которого могут быть созданы лучи, применимые в военных целях. В повести "Роковые яйца", написанной в 1924 г. и опубликованной в 1925 г. в шестой книге альманаха "Недр" (она вошла и в сборник "Дьяволиада"), профессор Персиков изобретает лучи, которые вызывают ускоренный рост живых организмов и тоже оказываются применимы для военных нужд: в результате трагической ошибки возникают гигантские гады, чуть не погубившие (а в первоначальной редакции - погубившие-таки) Москву. Возможно, фабула повести Булгакова была использована Б. в "Московском чудаке". Работу над романом он начал в конце 1924 г., а авторские чтения "Роковых яиц" происходили уже в начале 1925 г. В сборник "Дьяволиада" вошел также рассказ "№ 13. - Дом Эльпит-Рабкоммуна", начало которого - сознательное, легко узнаваемое подражание "Петербургу": "Ах, до чего был известный дом. Шикарный дом Эльпит. Однажды, например, в десять вечера стосильная машина, грянув веселый мажорный сигнал, стала у первого парадного. Два сыщика, словно тени, выскочили из земли и метнулись в тень, а один прошмыгнул в черные ворота, а там по скользким ступеням в дворницкий подвал. Открылась дверца лакированной каретки, и, закутанный в шубу, высадился дорогой гость.

В квартире № 3 генерала от кавалерии де Баррейна он до трех гостил.

До трех, припав к подножию серой кариатиды, истомленный волчьей жизнью, бодрствовал шпион. Другой до трех на полутемном марше лестницы курил, слушая приглушенный коврами то звон венгерской рапсодии, capriccioso, - то цыганские буйные взрывы:

Сегодня пьем! Завтра пьем! Пьем мы всю неде-е-лю - эх! Раз... еще раз...

До трех сидел третий на ситцево-лос-кутной дряни в конуре старшего дворника. И конусы резкого белого света до трех горели на полукруге. И из этажа в этаж по невидимому телефону бежал шепчущий горделивый слух: "Распутин здесь. Распутин"".

Многие детали рассказа - из "Петербурга": лакированная карета сенатора Аблеухова, незнакомец, превращающийся в тень, и тени сыщиков, следующие за ним ("Две тени утекли в промозглую муть"), образ кариатиды у подъезда возглавляемого Аблеуховым учреждения; дворницкий подвальчик, в котором прячется от агентов террорист Дудкин... Роман Б. для Булгакова - символ дореволюционной России, и начало рассказа дает ее абрис. Отметим также, что действие здесь развивается в разудалом песенном ритме и как бы пародирует ритмизованную прозу Б.

"Петербург" повлиял и на "Белую гвардию", что отмечалось еще в предисловии к парижскому изданию булгаковского романа 1928-1929 гг. Это сказалось в описании Города (родного для Булгакова Киева), в коротких рубленых фразах разговоров на улицах, в иногда возникающем ритме, активном использовании песенных текстов для выражения настроений героев. В романе Б. возникал образ Петербурга - города-мифа, олицетворяющего целую эпоху русской истории, эпоху господства бюрократии, при внешнем европейском лоске сохранившей азиатскую сущность. Отсюда, вероятно, и татарская фамилия Аблеухова, одним из прототипов которого послужил обер-прокурор Священного Синода К.П.Победоносцев (1827-1907). Для Булгакова Город в "Белой гвардии" олицетворял миф новой, революционной эпохи - миф вождей, вознесенных массами, как отражающих народные чувства и чаяния, будь то С.Б.Петлюра или Л.Д.Троцкий. Поэтому обращение к "Петербургу" вполне логично: новый миф строится с использованием элементов старого. В повести же "Дьяволиада", давшей название сборнику, подаренному Б., Булгаков доказывал, что бюрократия совсем не погибла с революцией, а превосходно чувствует себя и в советское время.