Не так давно на «Эхе Москвы» произошел любопытный разговор, фрагмент которого с несущественными сокращениями предлагаю вашему вниманию:
Ну что тут скажешь? Такое впечатление, будто барин, начитавшись Сенеки, Канта и Бердяева, вышел на крыльцо господского дома, чтобы поучать народ. А мужики и бабы, разинув рты, с восторгом ему внемлют, веря, что вот еще чуть-чуть и наступит долгожданное просветление в умах.
Тут самое время снова процитировать Дмитрия Петровича Кончаловского:
«Во внутреннем своем быту Московская Русь остановилась на ступени варварства».
И далее:
«Очевидно также, что свобода, самоопределение, самоуправление — не для русского народа. Ибо на всем протяжении своей тысячелетней истории он не сумел развить и упрочить возникавшие в его среде зачатки свободы и общественной самодеятельности».
Вполне очевидно, что Андрей Кончаловский заимствует идеи своего обожаемого родственника, который в свою очередь восхищался германским духом и почитал нацизм как панацею от всех бед.
Честно говоря, нет у меня желания никого опровергать. Позволю себе лишь несколько слов об особенностях русского характера. На мой непросвещенный, может быть, даже холопский взгляд, главная особенность русского человека — здравомыслие. Нередко это можно спутать с ленью. А все потому, что русский человек давно уже нашел ответы на глобальные вопросы, которые мучают ученых. И, отвечая маститым политологам и профессорам, ставит их в тупик.
Зачем мне богатеть, если все равно отберут — начальники, бандиты или кризис?
Зачем мне равноправие, если нет возможностей для защиты своих прав?
Зачем мне власть, если в экономике и политике не смыслю?
Зачем свобода, если свободой прежде всех воспользуется жулик и ловкач?
Конечно, далеко не у всех русских такие «примитивные», «недальновидные» взгляды на жизнь, такие «несвоевременные мысли» — многие уже бегут наперегонки с западной цивилизацией. Ну а российским «варварам» что же остается? Да все то же — строить собственную жизнь, игнорируя назойливый агитпроп, которым обрабатывают нас те, кто на чужом горбу стремится к власти.
А вот интересно, как убежденный монархист относится к свободе? В романе «Мастер и Маргарита» это слово повторяется много раз, начиная с самой первой главы:
«Да, мы не верим в бога, — чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз. — Но об этом можно говорить совершенно свободно».
Слова эти звучат не слишком убедительно в устах литературного начальника, но сделаем скидку на то, что он беседует с иностранным гражданином. К тому же Берлиоз явно лукавит — декларируемая им «свобода слова» не допускает возможности говорить о вере в Бога. Нет, говорить разрешается только о неверии.
Совсем другое дело, когда речь идет о Маргарите:
«Маргарита ощутила себя свободной, свободной от всего. Кроме того, она поняла со всей ясностью, что именно случилось то, о чем утром говорило предчувствие, и что она покидает особняк и прежнюю свою жизнь навсегда. Но от этой прежней жизни все же откололась одна мысль о том, что нужно исполнить только один последний долг перед началом чего-то нового, необыкновенного, тянущего ее наверх, в воздух».
И далее: