Булгаков. Мои воспоминания

Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои полукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.

Не гляди на ее запястья

И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.

Я не знал, что любовь – зараза,

Я не знал, что любовь – чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.

Пой, мой друг. Навевай мне снова

Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другова,
Молодая красивая дрянь.

Ах, постой. Я ее не ругаю.

Ах, постой. Я ее не кляну.
Дай тебе про себя я сыграю
Под басовую эту струну.

Льется дней моих розовый купол.

В сердце снов золотых сума.
Много девушек я перещупал,
Много женщин в углах прижимал.

Да! есть горькая правда земли,

Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.

Так чего ж мне ее ревновать.
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь – простыня и кровать.
Наша жизнь – поцелуй, да в омут.
Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковых беда.
Только, знаешь, пошли их…
Не умру я, мой друг, никогда.

<1922>

Когда он читал это стихотворение, отмеченная строка звучала по-другому: истекающую кровью суку.

Вообще все показалось мне чудовищно грубым, и, если бы не его убитый вид – даже больше – страдальческий вид, я бы вступилась за женщину…

Больше Есенина я не встречала, но вспоминаю его с нежностью. Одна мысль, что его можно было спасти – как, я не знаю, – наполняет жгучей болью. Что чувствовал он, большой русский поэт, гордость России, когда в полном одиночестве, в № 5 гостиницы «Àнглетер» в Ленинграде, где в свое время жил с Айседорой, набрасывал себе зимней ночью 1925 года на шею петлю?

Мне хочется закончить воспоминания о Есенине цитатой из статьи одного писателя, случайно попавшейся мне на глаза. Слова великолепные, горячие.

«Да, Сергей Есенин – живое, обнаженное русское чувство. Не хочется говорить о его поэзии как о «явлении в литературе», как о «вкладе в золотой ее фонд» и т. д. Оставляем эти термины и понятия тем, кто породил их. А себе берем самого Есенина как он есть…»[8]

«Это всего лишь несколько капель…»

Я уже упоминала как-то о жене Юрия Веньяминовича Ключникова, пианистке Елизавете Доленга-Грабовской. Она была наиболее мобильна из всех «накануневских» дам. Мы уже однажды ездили с ней в Вернигероде. И как-то выбрались компанией в Потсдам погулять по знаменитому парку Сан-Суси – или Зан-Зуси, в немецком произношении, – возле дворца Фридриха Великого. Потсдам – Версаль Пруссии на озере Хавель – так определяют словари.

Мы вволю нагулялись, Пума, к моему удивлению, ходил тоже с нами, и уже собирались ехать домой, как небо нахмурилось, потемнело и пошел дождь. Никак нельзя было предположить, что такой сияющий день окончится ливнем. В это время как раз мы очутились среди квартала, который называется «русской деревней». На воротах чистеньких домиков мелькали фамилии домовладельцев – сплошь русские: это бывшая деревня кантонистов, в свое время подаренных Николаем I одному из Фридрихов. А дождь не унимался. Шел уже ливень. Мы решили переждать его где-нибудь у бывших своих соотечественников. Но наш приход ими был воспринят как «налет». Правда, растерянная хозяйка повела нас в главную комнату стерильной чистоты, но мы даже не решились сесть на мебель в накрахмаленных чехлах, напоминающую белые айсберги. Между тем среди хозяев наблюдалось смятение: они перешептывались, входили, выходили. А дождь все лил. Но вот старик, видно, вожак клана, вошел к нам и сказал: «И дождя-то вовсе нет, это всего лишь несколько капель», – и попросил удалиться. Так мы были выдворены под ливень на улицу. С тех пор выражение «это всего лишь несколько капель» стало у нас летучим для определения чего-нибудь нежелательного, требующего срочного пресечения, и держалось оно долго. Вот спасибо, «угостили» наши далекие соотечественники…

Не раз мы бывали в гостях у Владимира Пименовича Крымова, старого знакомого Василевского.