Булгаков. Мои воспоминания

В «Зойкиной квартире» звучит грустный и томный рах-манинский напев «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной…». Эту мелодию М. А. тоже любил напевать.

Ездили мы на концерты: слушали пианистов-виртуозов – немца Эгона Петри и итальянца Карло Цекки. Невольно на память приходят слова М. А.: «Для меня особенно ценна та музыка, которая помогает мне думать».

Несколько раз были в Персимфансе (поясню для тех, кто не знает, что это такое: симфонический оркестр без дирижера).

Как-то, будучи в артистическом «Кружке» в Пименовском переулке – там мы бывали довольно часто, – нам пришлось сидеть за одним столиком с каким-то бледным, учтивым, интеллигентного вида человеком. М. А. с ним раскланялся. Нас познакомили. Это оказался скрипач Лев Моисеевич Цетлин – первая скрипка Персимфанса.

– Вот моя жена всегда волнуется, когда слушает Персимфанс, – сказал М. А.

Музыкант улыбнулся:

– А разве так страшно?

– Мне все кажется, что в оркестре не заметят ваших знаков и вовремя не вступят, – сказала я.

– А очень заметны мои «знаки», как вы говорите?

– Нет, не очень. Потому-то я и волнуюсь…

М. А. нравилась игра молодого пианиста Петунина. Я помню, как мы здесь же, в «Кружке», ходили в комнату, где стоял рояль, и симпатичный юноша в сером костюме играл какие-то джазовые мелодии, и играл прекрасно.

Были у нас знакомые, где любили помузицировать: художник Михаил Михайлович Черемных и его жена Нина Александровна. Пара примечательная: дружная, уютная, хлебосольная. Отношение Булгакова к Черемныху было двойственное: он совершенно не разделял увлечения художника антирелигиозной пропагандой (считал это примитивом) и очень симпатизировал ему лично.

К инструменту садилась Нина Александровна. Тут наступало торжество «Севильского цирюльника».

«Скоро восток золотою,
Румяною вспыхнет зарею», —

пели мужчины дуэтом, умильно поглядывая друг на друга. Им обоим пение доставляло удовольствие, нравилось оно и нам: Нине Александровне, сестре ее Наталии Александровне (красавице из красавиц) и мне.

Тут уместно упомянуть о том, что в юности М. А. мечтал стать певцом. На письменном столе его в молодые годы стояла карточка артиста-баса Сибирякова с надписью: «Иногда мечты сбываются…»

К периоду 1929–1930 годов относится знакомство М. А. с композитором Сергеем Никифоровичем Василенко и его семейством. Здесь были люди на все вкусы: сам композитор, жена его Татьяна Алексеевна, прекрасная рассказчица, женщина с большим чувством юмора, профессор Сергей Константинович Шамбинаго (ее бывший муж), знаток русской классической литературы, и их дочь, Елена Сергеевна Каптерова, за которой приятно было поухаживать. Семейный комплект дополняла малолетняя Таня Каптерева и пес Тузик.

В доме у них бывали певцы и музыканты.

В заключение мне хочется отметить еще одну особенность в творчестве Булгакова: его тяготение к именам прославленных музыкантов. В повести «Роковые яйца» – Рубинштейн, представитель «одного иностранного государства», пытавшийся купить у профессора Персикова чертежи изобретенной им камеры.

Тальберг в романе «Белая гвардия» и пьесе «Дни Тур-биных». В прошлом веке гремело имя австрийского пианиста Зигмунда Тальберга, который в 1837 году в Париже состязался с самим Листом.

В «Мастере и Маргарите» литератор носит фамилию Берлиоз. Фамилия врача-психиатра, на излечении у которого находится Мастер, – Стравинский.

* * *

Вот понемногу я и дошла до последних страниц воспоминаний и до последних дней нашей совместной жизни – ноябрь 1932 года.

Не буду рассказывать о тяжелом для нас обоих времени расставания. В знак этого события ставлю черный крест, как написано в заключительных строках пьесы Булгакова «Мольер».

1968 г. – осень 1969 г.

 Харьковская ГНБ имени В. Г. Короленко, арх. ф. Л. Е. Белозерской-Булгаковой (ф. 22, ед. хр. 1).

Так было…

За несколько месяцев до смерти Евгения Викторовича мы гуляли с ним в саду около дома в Мозжинке (загородная дача академика), и он внезапно спросил меня, буду ли я вспоминать его, когда его не станет? Внутренне я дрогнула, но ответила: конечно, буду.

И вот я вспоминаю…

* * *

В 1935 году, когда я работала литературным редактором в редакции «Жизнь замечательных людей» (журнально-газетное объединение, так называемый «Жургаз», под эгидой Михаила Кольцова), однажды в нашей комнате появился пожилой человек с умным лицом, резким профилем и, познакомившись, положил на мой стол увесистую рукопись в двух экземплярах. Это был Евгений Викторович Тарле, а рукопись – знаменитый «Наполеон», который и теперь, спустя сорок лет, читается с неослабным интересом. Исторические концепции меняются, библиография устаревает, но что хорошо, то хорошо, и это исследование занимает прочное место в ряду исторических работ.

Сразу меня увлекло и покорило изложение, постепенно развертывающее жизнь Наполеона – с детства, от «угрюмого волчонка» до большого хищного волка – первого императора Франции, все перипетии необыкновенной карьеры этого феноменально одаренного человека.