Булочник и Весна

– Чайку попьёшь со мной? Я тебе всё и расскажу! – сказал Илья и, подхватив с лавки канистру с водой, плеснул в чайник. Звук его голоса был всё тот же, но как будто с отболевшей печалью, с первой «сединой».

Я сел к столу, и Илья, поставив чашки, тоже сел, подпёр ладонями голову.

– Прямо и не знаю, с чего начать… – вздохнул он. – Ты понимаешь, Пажков, оказывается, хочет, чтобы у Архангела Михаила был его лик – то есть его, Михал Глебыча! Ему ангел в часовне понравился, вот в чём штука! Хочет, чтобы в храме был такой же вот ангел, но с узнаваемыми чертами. Нос, говорит, чтобы мой был, задорный… Чтобы потомки не забывали, кто возродил им из пепла древний монастырь! – И Илья улыбнулся, как будто речь шла не о демоническом всполохе тщеславия, а о детской шалости, которую вполне можно извинить.

Я слушал его, успокаиваясь, можно даже сказать, примиряясь. Обстоятельства в нашей истории складывались как надо, по правде. Не мог Илья служить при пажковских делах. И Петя не мог выиграть у Сержа. И Мотя не могла остаться, потому что я не удосужился полюбить её, как полагается.

– Так неловко получилось, – продолжал, вливаясь в мои мысли, Илья. – Я хотел ему сказать честно, что не могу этого сделать, не из какого-нибудь там осуждения, а просто мне перед Архангелом неудобно! Хочу сказать – а сам молчу, как дурак. И тут Михал Глебыч меня обнял и стал рассказывать, как он в детстве в этом храме бывал, с батюшкой беседовал. А потом раскрывает портфельчик, а там фотографии. Да на вот, у меня тут одна осталась! – вскочив, он принёс с подоконника заляпанную побелкой папку из-под акварельной бумаги и протянул мне.

Я бережно – как всё, что получал от Ильи, – взял её в руки и открыл. В ней поверх эскизов поблёскивала цветным глянцем крупная фотография Пажкова. Это был оплечный портрет анфас, на нём Михал Глебыч с задумчивым и честным, совершенно рябым лицом засматривался в будущее. Если бы Пажков надумал баллотироваться в президенты, это фото могло бы лечь в основу имиджа.

– Это, говорит, тебе для образца, потому что позировать времени нету! – продолжал Илья, и бодрый его голос легонько дрогнул. – Набросай, мол, Архангела, на бумаге пока, а я потом погляжу. Ну вот и всё… А я, ты понимаешь, Костя, вдруг как начну ржать! Не над ним, а просто…

Я на секунду закрыл глаза. Гогот публики вокруг рояля, лавочка, слабый запах крови, – всё перемешалось и двинулось на меня тучей.

– И что Пажков? – спросил я, преодолевая морок.

– Да ничего! Сказал, что я маляр и век буду маляром, потому что у меня самосознание маляра! – облегчённо улыбнулся Илья. – Потом пошел к Диме и сразу с ним про всё договорился. Всё они ему сделают, и архангела, и по портрету. Не прав я, наверно! – сказал он и взглянул вопросительно. – Ведь если обернуться на историю, действительно всегда это было, так и работали художники, многие шедевры так созданы… – И он пожал плечами, словно впервые осознал собственное отличие от племени, которое прежде считал своим.

– Жалеешь, что отказался?

Илья, выпрямив спину, замер на миг. Должно быть, слушал себя: жалеет или нет.

– Да нет. Не жалею совсем! – выдохнул он, и сразу его плечи расслабились. – Ты только не ругай меня, Костя! Мне кажется, всего этого людям уже и не нужно. Искусство теперь уже не имеет отношения к любви. Это или для денег, или для личного развития, вроде йоги какой-нибудь… Да и Христос вот, когда был на земле, разве он сказал, что искусство спасёт? Сказал – спасёт другое! Вернусь домой, может, Бог пошлёт работу рядом, – тут Илья скользнул взглядом в заваленный рисунками угол и, помолчав пару секунд, прибавил: – Олька звонила – мама плохо себя чувствует, скучает по мне.

Я кивнул: мол, ну что же, решил – действуй. А сам подумал про серые, влажные ещё простыни стен, ожидающие чьей-то руки. Хорошо или плохо, что Илья решил так, как решил, – об этом узнаем позже. Если лет через двадцать сквозь оболочку его личности, как сквозь шкурку наливного яблока, по-прежнему будет светить любовь – тогда одно. А то бывает ведь: нормально живёт человек, а там что-нибудь такое – да и сопьётся с тоски по несбывшемуся.

– Ну что, собираться мне надо! – сказал Илья и вышел из-за стола. – Оставить тебе рисунки? Может, Петя что-нибудь для себя выберет? Ну а в конце концов – на растопку. Вон, куча какая!

В углу комнаты прямо на полу были сложены неровной стопой папки с акварельками. Я обвёл взглядом этих детей, беззащитных перед огнём и влагой, и понял: всё это теперь моё наследство.