Булочник и Весна

– Ну а сам-то он где, виновник торжества? – полюбопытствовал Пажков, провожая меня до дверей. – Ну Илюша, Илюша где?

– Он спит, – зачем-то соврал я, хотя, может, это была и правда. – Он очень устал.

– Где спит-то?

– В электричке, – отозвался я. – Михал Глебыч, ты его больше не будешь дёргать.

– Ох, мама моя! – вздохнул Пажков и с выражением печального упрёка, как-то даже облагородившим его рябое лицо, поглядел на меня. – Сколько ж чудиков на земле! Чего мне делать-то с вами?

Это была наша последняя встреча с Михал Глебычем.

85 Скоро лето

Подъезжая к родительскому двору, я позвонил – сообщить, что вот-вот заявлюсь, но мамы не оказалось дома. У Майи сегодня обнаружились дела, забирать Лизу из школы выпало бабушке, а это было не близко.

Бросив машину в родном дворе, я вышел на грязную, со счищенным с газонов снегом улицу и потопал к Пете. Точнее, к Петиным родителям, куда я отвёз его вчера. Его телефон был выключен, и я чувствовал себя вправе явиться без пр едупр еждения.

Дверь открыла Елена Львовна. Её красивое лицо показалось мне не расстроенным даже – убитым.

– Костя, растолкайте его как-нибудь! – проговорила она полушёпотом. – Я вас очень прошу – не отступайтесь! – С тех пор, как в музыкальной школе я не проявил интереса к её предмету, она называла меня на «вы».

Войдя, я застал Петю на диванчике в той же позе, в какой оставил вчера.

В сером свитере с горлом, в шерстяных носках, укрытый сбившимся пледом, он лежал на боку, подтянув колени, руки со сжатыми кулаками скрестив на груди. Разве что голову чуть повернул – чтобы было удобней смотреть на тополь в окне. Его синеватое от пробившейся за сутки щетины лицо показалось мне незнакомым.

К дивану был придвинут столик на колёсиках с тарелкой фруктов и рюмочкой коньяка – напрасной заботой Елены Львовны.

– Петь! Чего это ты? И коньяк не пьёшь. Ты часом не заболел? Или так, отдыхаешь?

Он махнул ресницами – «да».

Я сел на корточки рядом с диваном и, примерившись, сжал в ладонях его голову, крепко, как будто хотел отвинтить с плеч. Он даже не дёрнулся. Только сказал:

– Волосы больно.

От молчания его голос затёк, разбух, как двери по весне.

Ища, за что зацепить разговор, я оглядел комнату. На журнальном столе были развалены ноты.

– Мамины? – кивнул я, припоминая, что свои Петя угробил.

– Наташка ушла перед тобой…

– А чего хотела?

– Шумана «Юмореску»… – Он вздохнул и чуть заметно усмехнулся. – Заходит: чего, мол, лежите? – Ногу, говорю, сломал. – Как же, вот же у вас гипса нет! – Ну, значит, голову! – Плачет. Я говорю: Наташ, чего ревёшь, я ж не в гробу!.. Теперь припрётся с «Юмореской» своей, скажет: помогай!..

– А может и хорошо, что припрётся? Может, тебе этого и надо – сесть и играть? На музыку ведь глупо обижаться!

– А я на неё и не обижаюсь, – тихо проговорил Петя. – Музыка сделала бы для меня всё, я знаю. Просто у неё нет блата в мире людей.

– Так тем более! Что мыслишь-то себе в связи с этим?

– Вернусь преподавать, – отозвался он. – Пулю-то вроде вынули…

На этом, исчерпав свои небольшие силы, Петя закрыл глаза и снова ушёл в «позу эмбриона». Я не знал, что делать с ним.

– Петь, тут вот ещё какое обстоятельство. Я бы на твоём месте в срочном порядке перебазировался домой, ну или хотя бы телефон подзарядил. Ты если не в курсе, он у тебя в отрубе.

Петя качнул головой.

– Она не приедет.

Я протянул ему ладонь:

– Спорим – уже в электричке!

Но Петя не захотел спорить со мной. Пошарив за спиной, он наволок на голову плед так, что остались видны одни глаза. Сквозь отражённые в радужке ветки тополя мелькнула комната, а в ней поникший над клавишами абитуриент Петя, и я, беспечно решивший стать «булочником».

Закрывая за мной дверь, Петина мама взглянула на меня скорбно и вопросительно.

– Да нормально всё будет, – сказал я. – Всё будет хорошо.