Бульвар

ЛЮСЬКА. Ну, в смысле, пары… Вы ж говорите, твердое нельзя, жидкое, так понимаю, тоже, а если, допустим, в газообразном состоянии?.. Ну, чтоб подышать хотя бы?

СОЛОХИНА. Чем же ты хочешь подышать, Люся?

ЛЮСЬКА. Алена Дмитриевна, вы меня извините, я не в курсе, насколько вы близки к науке… В общем, дело в том, что в Космосе встречаются спиртовые облака, не слыхали?

СОЛОХИНА. Что-то слыхала. Только зачем тебе, Люся, облако спирта в пятьсот миллиардов километров? Оно же разреженное.

ЛЮСЬКА. Так, может, сгустить как-то – чарами там, заклинаниями? Или не духовно?

СОЛОХИНА(со вздохом). Девонька, милая, да если даже и духовно, зачем же космический-то спирт сгущать, когда Нижнезапойск и так всегда в облаке? Дыши себе!

ЛЮСЬКА. Ну, тогда не знаю… Помыться бы хорошо, да постираться.

СОЛОХИНА. Это я тебе и так организую, как Ляльки дома не будет, это не в счет.

ЛЮСЬКА. Вот и спасибо, и ничего мне не надо… с духовностью у меня вроде порядок.

СОЛОХИНА. Тогда так сделаем. Я пойду, а ты подумай крепко, и, как в согласие придешь со своим желанием, так оно и исполнится. А от меня другой подарочек прими.

ЛЮСЬКА. Какой подарочек?

СОЛОХИНА(достает из сумочки втулку от рулона туалетной бумаги, отдает ей). Даю тебе, Люся, оберег от нечисти. Сильный он: это сердце оборотня, сама вырвала.

ЛЮСЬКА. Так это ж – …от туалетной бумаги трубочка!

СОЛОХИНА. Верно говоришь. Только знай: бывает, что в мотке бумаги туалетной живет бес, а название ему – шуршырь. Бесы эти в Тухлой Речке завелись, еще когда бумажную фабрику там поставили, и рыба дохнуть стала.

ЛЮСЬКА. Так я ж диссертацию про то и писала!

СОЛОХИНА. Про шуршырей?

ЛЮСЬКА. Не, я написала, как бумагу варить, чтоб рыба не дохла. Только не читал никто.

СОЛОХИНА. Короче, слушай: пока сердце шуршыря с тобой, ни один бес тебя не тронет: за свою примет. Три дня его у себя подержи и брось в Тухлую Речку, а не то зачарует.

ЛЮСЬКА. Да на кой он мне вообще-то?

СОЛОХИНА. Опасно, Люся, без оберега: много нечисти в городе развелось, только про то в газетах не печатают. Не слыхала, что в туалетах на Бульваре бывает?

ЛЮСЬКА. Это в голубых кабинках, что ль? Чего там только не бывает!

СОЛОХИНА. Боюсь, не все ты знаешь про голубые кабинки. Ну, то, что замочки на них копеечные – заколкой открываются – это, думаю, тебе известно.

ЛЮСЬКА. А то!

СОЛОХИНА. Ну вот, вечером как-то – кабинки без присмотра уже стояли – решил один студентик попользоваться удобствами задарма. Замочек заколкой ковырнул, вошел, телефончиком посветил, видит: на унитазе – крышка, а на крышке – моток бумаги туалетной! Удивился он такому чуду, и, только взялся за моток, тот как завопит: «Ты зачем ко мне в кабинку вперся, извращенец?!» И тут ему тесно стало, и видит: придавил его дядька при галстуке и в костюме дорогом. Кое-как вывернулся студентик и – дёру. Поняла?

ЛЮСЬКА. Не, не поняла.

СОЛОХИНА. Еще слушай. Дворник один, таким же манером, зашел в кабинку с утра, только сам уже не вышел. Пришла бабка с ключиками да со стульчиком складным – деньги с граждан собирать, кому невмоготу. Глядит: дверка в кабинку открыта, а за ней дворник сидит, весь в клочьях туалетной бумаги, и ерунду бормочет. Ну, за ним психовозка приехала, а бабку спрашивают, не видала ли кого. Она и говорит: видела мужчину при галстуке, а костюм на нем – в клочья изодранный. В машину сел и уехал. Теперь поняла?

ЛЮСЬКА. Не-а.

СОЛОХИНА(тихо). Оборотни это, Люся, оборотни – шуршыри те самые. Когда этот бес в бумажном мотке заведется, то такой моток в человека оборачивается.

ЛЮСЬКА. Точно знаете?

СОЛОХИНА. Да я ж та бабка и есть… Все, пошла я, хоть часок посплю. Пока!

Солохина уходит.

ЛЮСЬКА. Пока… Ё-моё! От туалетной бумаги трубочка – оберег!..

Входит Кеша с саксофоном.

КЕША. Ведьма ушла?

ЛЮСЬКА. Прячешься?.. Тещу бояться – в ЗАГС не ходить. Жизни не знаешь: предложение руки и сердца женщине делают после похорон ее матери.

КЕША. Сразу после?

ЛЮСЬКА. Лучше – во время: перехватить могут.

КЕША(приставляет к губам саксофон). Спасибо, я буду искать жену по кладбищам.

ЛЮСЬКА. А вот что, скажи, тебе приспичило на этом месте играть, а? Здесь что – бабы лучше ловятся? Бабий клев тут, что ль, какой особенный?

КЕША. Сюда утром придет Лялька. Буду ждать ее. (Играет.)

ЛЮСЬКА. Эх, дурак ты, дурак. Даже жалко тебя. Вроде и парень-то неплохой. (Обращается к памятнику.) Ну вот почему, я спрашиваю: как хороший – так никчемный? А как кчемный… (Пожимает плечами.) Почему так, а? Молчишь, каменная голова? Ты все слышишь, я знаю, все видишь, да сказать не можешь… Все уже сказал…

Справа вбегают трусцой Полнокреслов и Гиацинт; продолжают бег на месте. Кеша прерывает игру.