Бульвар рядом с улицей Гоголя

Когда облака рассеялись, я увидел кособокие деревенские домики, сверкающую серебром речку, два холма по краям деревни.

— Сказки кончились, — сказал Фриц Васильевич и заложил крутой вираж перед посадкой.

Стена

— Откуда она здесь? — Лялька пнул кирпич в основании стены.

— Она всегда тут была, — Кузьмич пыхнул трубкой и почесал бороду.

— Вокруг деревни никогда не было стены, — Лялька достал фляжечку, цокнул горлышком об зубы и длинно глотнул самогон.

— Это твоя стена, Лялька, она всегда тут была, сейчас ты просто начал ее видеть, — Кузьмич взял у Ляльки фляжку.

Лялька с тоской глянул на Кузьмича:

— Что мне делать?

— Не знаю. Можно попробовать идти вдоль этой стены, тогда возникнет иллюзия, что есть какой-то путь, а у него есть смысл — это обычно называют жизнью. Люди всегда идут вдоль стены, что сами построили вокруг своего мира, но при этом уверены, что живут полной жизнью. Можно попробовать сломать стену или перелезть. Тогда о тебе напишут книгу. Мир любит таких. Сильных и смелых. Удовлетворит ли это тебя? Удовлетворит ли, что весь смысл твоей жизни — ломать стену или перелезать через нее? Можно ничего не делать. Как большинство. Стена есть — такова данность. Значит, надо просто как-то жить с этой данностью. Можно еще перестать создавать стену в собственном уме, ну ты понимаешь меня, да? — Кузьмич хитро прищурился на солнце.

Лялька развернулся спиной к стене, плюнул под ноги и почти побежал в сторону леса.

«Идиот», — подумал Кузьмич.

«Надоело», — подумал Лялька.

Стена растворилась, как только Лялька добежал до леса. Кузьмич посмотрел на простор, который открывался за стеной, на лес, в котором скрылся Лялька.

— Ну не понимаю я, почему он считает, что заблудиться в лесу своих измышлений — выбор, который избавляет от бесконечного хождения вдоль стены собственных заблуждений, — сказал Кузьмич куда-то в бороду.

Он вдруг вздрогнул от голоса над головой. Тихо, словно извиняясь, какая-то женщина сказала: «Извините, Фриц Васильевич, я за Валентином».

Кузьмич с тоской посмотрел в сторону столетней деревни:

— Сказки кончились, — он улыбнулся в небо.

Летуны

— Кто это, — спросил Лялька и ткнул пальцем в небо, — на летательном аппарате?

— Летуны, — ответил Кузьмич.

— И что? — Лялька хлебнул самогон из фляжечки.

— И все, — сказал Кузьмич и отхлебнул из кружки крепкого чая, в котором уже почти растаял огромный кусок сливочного масла.

Бульвар рядом с улицей Гоголя

1

Весна уже была. Деревья, словно оживающие мертвецы из фильма ужасов, тянули корявые пальцы веток в небо, пытаясь схватить плывущие в высоте облака. Схватить и высосать из их пушистых душ всю силу жизни. Сожрать невесомую плоть, впитать и вспыхнуть новой жизнью. Иззелениться липкими молодыми листьями.

Весна уже была, я уверен, иначе откуда я могу знать, что скоро на бульваре рядом с улицей Гоголя аккуратные рукотворные пруды наполнятся водой и включатся фонтаны?

Мой дом последний на улице Гоголя. Это единственная улица в городе, не пересекающая бульвар с прудами. Она упирается в него точно в середине подъездом дома, где я живу. Мне никогда не попасть в ту часть города, что по другую сторону. Я старался, но не нашел ни одного просвета между домами. Если бы дома не были выкрашены в разные цвета, вообще не было бы возможности понять, что это не один, бесконечный вширь и ввысь, дом. Когда я пытаюсь идти в противоположную от бульвара сторону, мне не уйти дальше площади Ленина, что в ста метрах от моего дома.

Я люблю смотреть, как бурлит машинами, автобусами, троллейбусами дорога за площадью. По тротуарам спешат люди. Оттуда, где я обычно стою, их не разглядеть подробно. Они будто и не люди, а массовка в немом кино, двигающаяся слишком быстро из-за того, что те старые фильмы снимали со скоростью пятнадцать кадров в секунду вместо современных двадцати четырех или тридцати.

Долго мне здесь стоять нельзя — минут пять, не больше. Затем поднимается ветер. Я много раз старался ему противостоять, но ни разу не продержался дольше десяти секунд. Ветер крепнет настолько, что сбивает с ног. Только один раз у меня получилось выдержать одиннадцать секунд, но от увиденного я поспешил спрятаться за угол ближайшего дома. Я видел, как озверевший от моей наглости ветер начал размазывать реальность за площадью. Автобусы, машины и троллейбусы, люди на тротуарах, дома и деревья сливались в одну сплошную разноцветную мазню, словно кто-то грубо провел пальцем по еще не высохшей масляной краске на холсте. Но стоило мне спуститься обратно к своему дому, все вернулось на свои места: и люди, и звуки, и наполненная автобусами, троллейбусами, машинами жизнь.