Бульвар рядом с улицей Гоголя

Я стою у двери. Дверь тяжелая, обита каким-то одеялом и клетчатым покрывалом. Я не хочу в сени и не хочу напрудить в трусы. Слышу, как проснулась бабушка. Идет она долго. Шугает кота Барсика, гладит собаку Стрелку, а я по-прежнему стою перед дверью и боюсь всего того, что завтра случится с Борькой. И курей, конечно. Бабушка подходит, гладит по голове и говорит: «Борька сдох, куры — не петухи, а завтра утром тетка Лиза принесет молока из-под коровы, и хлеба напеку. Киселя будешь?» — «Буду», — отвечаю. И нет больше страха. И что? Дело в какой-то конкретной старушке? Нет, конечно, все из-за того, что бабушка моя была метафизическая. И кисель для меня делала густейший. Такой густой, что я ложкой в миске кисель гнал к краям, и это была красная армия, а дно миски белое, и, конечно, это была армия белая. На дворе зима, на дворе город на границе с Монголией, на дворе снег такой, что из него можно сшить шубу, на дворе восьмидесятые годы прошлого века, а у меня в киселе белые победили красных. Я рассказал про это деду, дед сказал, что я — диссидент. Я рассказал про это бабушке, бабушка метафизическая, и потому сказала, что неважно, кто победил, важно, что война закончилась.

У метафизической бабушки были метафизические блюда — и не только мертвый Борька, и не только кисель, в котором закончились войны. Были пирожки, была жареная картошка, был борщ, был плов.

Теперь я тысячу лет в городе, чьего имени не помню. Мой дом последний на улице Гоголя, и мне сорок лет. Я, конечно, готовлю уже лучше, чем готовила моя бабушка. А так быть не должно. Должна у человека оставаться в душе эта теплейшая нежность — бабушкины пирожки. А теперь я сам метафизическая бабушка, потому что «тот, кто убивает дракона, сам становится драконом». Я все готовлю лучше, чем готовили бабушки и мамы. Я даже не понимаю, как могло быть вкусным то, что делали они, и чувствую себя из-за этого еретиком. Мне хочется зарезать Борьку, чтобы проверить, а получится ли из его трупа все так же вкусно. Но Борьки в сенях нет. Сеней нет.

Скоро на бульваре рядом с улицей Гоголя включат фонтаны. Завтра утром, как проснусь, я услышу женский смех. Мелькнет подол красного платья, и я рвану за ним, но за углом никого не будет. Никого не будет ни в одной из комнат. Новый день я начну с того, что выйду из подъезда и отправлюсь в магазин. Идти не больше минуты. Я выйду из подъезда во всем домашнем, настолько близко магазин и весна.

2

Подол красного платья пыхнул ярким, как только я открыл глаза. Я вскочил с кровати. Вот каблуки красных туфель застучали в прихожей. Я туда. Они уже на кухне. На кухне привычная пустота быта: газовая плита, засаленные прихватки, немытая посуда и что-то протухло. Проморгался. Протух, скорее всего, я.

Открыл окно. На улице все еще весна. Бульвар рядом с улицей Гоголя с утра пока еще размазан, будто я не в окно смотрю, а ролик на ютубе в низком качестве. В кармане двести рублей. Вчера было столько же. Завтра будет так же. Одна сторублевая купюра испачкана в крови. Я столько раз этими деньгами расплачивался, столько тысяч лет, что уже знаю наизусть и номера купюр, и потертости, и заломы. Если эти мои две купюры по сто спрятать в разменянном на рублевые сотки миллиарде долларов, я все равно их узнаю. Я бы в привычной городской толпе не смог узнать лицо близкого мне десять лет назад человека, но эти две сотки определю точно. Да и что лица? Я своего лица разглядеть не могу. Пытался, но в зеркалах только блики и пятна.

В лифте я читаю те же самые объявления, что и несколько тысяч лет назад: креветки крупные — 1000 рублей за килограмм. Креветки мелкие — 850 рублей за килограмм, подключение бесплатное, скорость до трехсот мегабит в секунду, позаботьтесь о суставах, ипотека под выгодные проценты, мастер Андрей настроит интернет, проверит компьютер на вирусы, переустановит систему, живет в вашем районе. Лифт замирает с оттяжкой, будто проскочил первый этаж и вернулся обратно. На дверях написано «хуй». В подъезде пахнет кошачьей мочой, но кошку уже давно отсюда выгнали. Дверь в подъезд открыта, сорвана с магнита, и сломан доводчик. На улице пахнет молодым зеленым, старым желтым и высоким синим с редкими белыми прожилками.

Магазин открывается, как только я подхожу к дверям. Выхожу с бутылкой пива и пачкой сигарет. От двухсот рублей остается тридцать рублей мелочью.