Так вот: любой писаный закон не есть еще высший закон: нацисты евреев расстреливали тоже по инструкции. И у девушки выбор был. Она могла выбирать между тем, чтобы испортить настроение мне и, с некоторой степенью вероятности – жизнь себе, если я окажусь жуликом. Чтобы уменьшить эту вероятность, она могла, например, зайти на Яндекс и проверить, как я выгляжу. Или прикинуть, что человек вряд ли затеет аферу ради фильма «Шультес» и книги «Истоки западного образа жизни». Наконец, она могла улыбнуться, извиниться, но все же попросить съездить за паспортом, сказав, что заказ будет дожидаться меня на стойке, и что меня обслужат вне очереди.
Она не сделала ничего, ибо я для нее был не человек, а никто.
И вот именно по этой причине я предпочитаю думать о ней и даже о мужичке-охраннике как о людях, то есть как о заблудших, но все же как о сестре и брате моих, которые, быть может, вспомнят когда-нибудь эту историю, устыдятся – и прозреют.
19 октября 2010
Мечеть в окне хаты, которая с краю
У меня в «Огоньке» вышла статья. Называется «Мечеть в окне». Она вызвала злую полемику и на сайте, и в Живом Журнале, и вообще в интернете.
У меня почти в каждом номере «Огонька» выходят статьи, я там штатный колумнист. И почти все вызывают дискуссии, я к этому привык, и часто заранее знаю, кто что скажет. Однако эта была исключением. Я столкнулся не просто с неприятием того, что предлагал, но с неприятием агрессивным, хотя написал очень простые вещи.
Я написал, что окна моей петербургской квартиры выходят на мечеть, поэтому мусульманские праздники – какой-нибудь Ураза-Байрам – выплескиваются в мой переулок. Я написал, что рад этому, потому что иная культура в метре от тебя не просто придает жизни колорит, но и напоминает, как разнообразен мир. Я написал, что эта культура уже стала частью моего быта: вон, у мечети открылся магазинчик «Халяль», где я покупаю баранину – так, живя в Лондоне, я покупал в африканской лавке сладкую картошку-батату. Я написал, что благодаря этому я воспринимаю мусульман как соседей – ну, здесь у меня их магазин, а вот здесь в соседях евреи Миша и Жанна, у которых бельгийское кафе, в котором лучшие в Петербурге вафли, а на нашем рынке кореянка Сунако придерживает для меня острую спаржу и сушеного тунца. И что именно это разнообразие культур делает жизнь жизнью, а Петербург – столицей, подобно тому, как мультикультурность и этнические кварталы делают мировыми столицами Лондон, Париж и Нью-Йорк. Но главное, я написал, что создание коммьюнити, то есть соседства, снимает страх перед чужой культурой. Сосед – он всегда свой. А то, что он соблюдает шаббат или празднует Рамадан – ну так и замечательно, он не такой, как другие.
В ответ я получил десятки реплик, смысл которых прост: пошел ты к черту со своей толерантностью. Мы в соседях хотим видеть только таких, как мы, а остальные пусть валят вон. Это наша земля (в Петербурге, на исконно шведско-финской земле, эта фраза звучит особенно сильно), и чужаков мы не потерпим. И – судя по синтаксису и отсутствию орфографических ошибок – так пишут вполне образованные люди. То есть фраза из балабановского «Брата»: «Не брат ты мне, гнида черномазая» – дала обильные всходы.
Я, если честно, устал спорить. Идея национального братства победила в России идею интернационального соседства. Соседство – это идея мировых столиц, больших городов, развитых наций. Родство, братство – идея племенного, общинного строя, это идея деревни, колхоза и хаты, стоящей с краю
Варвары, случается, разрушают и большие города, и великие цивилизации. Однако цивилизации в истории остаются цивилизациями. А варвары – варварами.
26 октября 2010
Всероссийская описка в населении