Бумажные Зеркала

  Но кто-то же докопался и нашел, что Сальери произносит фразу с вопросительным знаком на конце.

  Бросились смотреть, что стоит у точно такой же фразы Моцарта – точка.

В ученых кругах воцарилось долгое молчание.

  Бог определяет грехи, церковь – отпускает, Пушкин с грехом злодейства не дает входить в царство избранности, ставя клеймо на самом злодействе.

  Злодейство редко бывает одноразовым в уделах, где даже пластиковые стаканчики делают именными и заставляют служить многоразово.

– Не ремесленник! Сальери ремесло поставил лишь "подножием" искусству, – изворачиваются умельцы делать все из ничего в надежде на невежество читателя.

  Пушкин изобличает "в науке искушенных" как ремесленников:

  "Труден первый шаг

  И скучен первый путь. Преодолел

  Я ранние невзгоды. Ремесло

  Поставил я подножием искусству;

  Я сделался ремесленник: перстам

  Придал послушную, сухую беглость

  И верность уху. Звуки умертвив,

  Музыку я разъял, как труп. Поверил

  Я алгеброй гармонию. Тогда

  Уже дерзнул, в науке искушенный,

  Предаться неге творческой мечты"

  Цеховики учатся по этой формуле успеха в ремесле, данной Пушкиным мягко, но твердо и навсегда обозначить ремесло, отделив его от творчества. Довольные обладанием ремеслом, практически скатерти-самобранки, в то же время они пытаются увернуться от самого термина "ремесленник", вычеркнув фразу, "Я сделался ремесленник". Хотят внутри быть "ремесленник", и на сытое свое содержание набросить форму таланта. Но талант – не форма. Они мучаются и нервничают всем цехом, а никак форму нужную натянуть на себя не могут: не знают, что такое талант.

  Сальери – карьерист – фальсификатор-завистник, использовавший музыку как средство, занимавшийся плагиатом с честным видом последователя, травивший Моцарта, оказался несчастным малым: ему никто не поверил, кроме Пушкина, написавшего трагедию, Бетховена, запретившего приводить Россини к себе в дом отравителя Моцарта, и всех музыкантов, его современников, решивших предать забвению его творческий плагиат.

  В тот самый момент, когда Сальери уже не мог прятать гений живого Моцарта в шипении своего свиста от Венской публики, где заправлял всем, и новый император Австрии, наблюдавший интриги Сальери внимательно, но беспомощно, еще будучи наследником получив власть, дал выход возмущению и решил назначить Моцарта на место Сальери; внезапно Моцарт гибнет с признаками ртутного отравления, весьма распространенного в среде завистников и наемных убийц того времени.

 Сальери плачет, плетясь за гробом Моцарта, которого он организовал похоронить в общей яме.

  Убитый горем Сальери на глазах у всех прячет Моцарта, беспомощно лежащего в гробу, так, чтобы никто точно не запомнил ни места захоронения, ни самого Сальери.

  Сальери не признают убийцей сегодня, двести лет спустя, потому, что раз тело Моцарта не найдено, значит, нет и состава преступления. Может, Моцарт и жив еще, раз мертвым его никто не помнит. Сальери отказываются верить, что он, злодей, отравил Моцарта, потому, что принципы его ремесла, сегодняшними ремесленниками-последователями выставлены публике как талант. И современные не сомневаются в себе, причем, они только в себе и не сомневаются.

  К тому же додумались они:

  "– Что пользы, если Моцарт будет жив

  И новой высоты еще достигнет?

  Подымет ли он тем искусство? Нет;

  Оно падет опять, как он исчезнет".

  Ну и решили не выносить сор из цеха. К тому же ремесленники-то живы и вечны, а вечный Моцарт мертв.

  Где ремесло там цех и профсоюзы.

При хорошо налаженных средствах массовой информации правда за теми, кто у микрофона.

  Вызвали хорошего диагноста поставить Моцарту диагноз, отчего, дескать, он умер в тридцать пять лет, двести лет назад.

  Агрипина Алевтиновна задачу свою поняла. На научно-врачебном совещании с временно безработным Никоновым П.М., возглавлявшим в лучшие и самые сытые времена своей профессиональной деятельности эксперимент "дураки в гении" Никонов, вспомнив молодость, предложил считать смерть Моцарта результатом гнойного аппендицита.

– Нет, не пойдет: Моцарт умер со всеми признаками ртутного отравления, а они все же отличаются от знакомого вам аппендицита.

– А если аппендицит острый, – не унывал Никонов.

– Нет, – отчеканила грубо Агрипина Алевтиновна.

  Никонов приуныл и смолк, не зная, что еще можно придумать и обиженно взъерошился.

  Агрипина Алевтиновна тоже молчала, но в этой тишине уже зарождалась буря.

– Жаль, что нельзя ознакомиться с результатами вскрытия, – сказала она опрометчиво. – Хотя это и к лучшему, – наконец-то проникла она в замысел Сальери. – Я думаю, что по симптомам схожим с ртутным отравлением, от которых его не стало, Моцарту можно поставить диагнозом заболевание почек, по изображению уха его сына, которое не столько предполагает, сколько доказывает заболевание почек.

– У кого? – на ощупь пробирался в лабиринте диагностики временно безработный.

– Сначала у Моцарта, потом у его сына.