Бумажные Зеркала

– Что вы говорите! А разве заболевание почек тоже вирусное заболевание, – оживленно и с надеждой поинтересовался Никонов, снова подумывая о карьере вирусолога, и готовый выучить кроме аппендицита еще один орган в организмах – почки.

– В своем роде, да, – уверенно обнадежила диагност.

  Они составили заключение и попили чаю с медком и брусникой – прочистить почки, да и мочевой пузырь, уж заодно: Бог бережет береженого. Все это заняло у них не больше получаса.

  Вот чудеса современной медицины, возглавляемой техническим прогрессом, что и позволило поставить диагноз болезни двухсотлетней древности, – порадовались те, кому это было надо, дождавшись сенсационного заключения.

  На что врачи скромно, но удовлетворенно улыбнулись совершенно одинаковыми улыбками.

  Музыку Сальери, которую тот ловко написал в служебные перерывы, подражая Гайдну, Глюку, потом Моцарту, начинают играть. К Моцарту же, уверенно доказав самим себе, что его никто не травил, хранят молчание, говоря на совещаниях бесконечных союзов:

  "– Как некий херувим,

  Он несколько занес нам песен райских,

  Чтоб, возмутив бескрылое желанье

  В нас, чадах праха, после улететь!"

  Мы избраны, "чтоб его остановить – не то мы все погибли, Мы все, жрецы, служители музыки…"

  "Завистник, который мог освистать "Дон-Жуана", мог отравить его творца", – ставит точку Пушкин.

  Глава 4

  Между тем, оставшись без присмотра, подопытные множились объединением, связями, интрижками и даже разводами. Явления эти характерны любой социальной формации, определяемы чаще как просто жизнь.

  Между тем, основное население хоть и добивалось увеличения умножением, тем же путем, что и подопытные, нового им никто придумывать не стал, зато под внимательным надзором самого правительства, проводящего позитивное статистическое пересчитывание.

  Вздохи, сетования, ошибки, разочарования, насмешки, непонимание, безденежье, работа, скандалы, ревность, увлечения, судьба: все это – просто жизнь.

  Жизнь никого не балует в отличие от успеха.

  В магазинах появились колбасные изделия, сделанные на значительной базе овоща – сои, или фрукта. Хотя возможно соя – это грибок, но возможно ли это?!

  Соя, генетически измененная, портила желудки и настроения коренного населения и делала его подозрительным. В отличие от речной воды, которую разливали на всеми любимый чай и кофе без меры, особенно в рабочее время, ни в чем ее, родную, не подозревая.

  По дну главной реки главного города лучшей страны плыла рыба-мутант. Глаза у нее были голубые, зрачки расширены, поплавки заменили руки, а хвост, соответственно, ноги. Вместо чешуи болтались волосы, в основном на голове. Рыба думала о прошлом с сожалением, смешанным со сквернословием, несмотря на наличие вторичных половых признаков в пользу сильного пола и назло завистникам слабого.

– Опять вчера отчет писать пришлось, – привычно жаловалась она, отплевываясь от водорослей, покрывавших пустое дно. – Обещал же в столовую заведующей перевести, – вспоминались ей лучшие дни. – Больше не дам ему… – злорадствовала она, посматривая мысленно на свое отражение сверху вниз и снизу вверх.

  "Что толку-то", – апатично подумала беременная рыба.

  Она выплыла и, приодевшись, пошла на выяснение отношений.

  На следующий день в столовой появилась голубоглазая заведующая со скользкими руками и ногами и отменила рыбный день.

– Сосисками обойдетесь, – заявила она компетентным лицам.

– Но, простите, в них же соя?

– В этих нет.

  После этой истории жители никак не могли взять в толк, куда смотрит правительство. Правительство закупало сою для народного продукта – сосисок с колбасой, оберегая тем самым икру рыбы-мутанта от бутербродов с маслом на своих банкетных столах. Печатные издания вели, как могли, разъяснительную работу с беспечными и одновременно измученными бдительностью гражданами.

  Что думала соя по данному поводу, оставалось неизвестно: генетически она не могла говорить. А может это и к лучшему.

  Все это привело к тому, что появление подопытных в городе осталось практически незаметным из-за общих волнений, тогда-то простодушные и обнаружили в долларе сионистские знаки прямо на лицевой стороне, и всегда щепетильные в вопросах чести обменные пункты стали вдруг отказываться принимать к обмену валюту ниже 20 долларового достоинства, и поддерживая достоинство, не выдавали на руки разницу составлявшую меньшее достоинство, кричали на непонятливых и вывешивали правила обмена, где понятным языком, черным по белому указывалось, что идущие на обмен принимают отказ от достоинства меньшего 20 долларов и отказываются в приеме. Таким образом, пункты обмена быстро стали в один ряд с церковью по поддержанию национальной самобытности, а вместе с ней национального достоинства и единства, после достижения которых опять обострилась разница между народом и всеми остальными национальностями, включая выброшенных после завершения эксперимента подопытных. К тому же церковь обрела в лице менял новых прихожан, а Бог – раскаявшихся.