Бумажный домик

Наша пьеска была попыткой, довольно наивной, сделать подарок, который не вызовет разочарования, потому что немедленно исчезнет. Сюжет, конечно, религиозный. Сначала мы рассчитывали, что роль младенца Христа исполнит Полина, только что появившаяся на свет. Но она оказалась такой строптивой и так отчаянно вопила, что нам пришлось довольствоваться поленом, завернутым в пеленки. Успех был полным: наше незамысловатое произведение заинтересовало детей значительно больше, чем все те хитроумные игрушки, которые они, как правило, уничтожают за две-три недели или используют совсем не в тех «педагогических» целях, для которых они предназначались. Первыми зрителями «мистерии», так торжественно мы окрестили нашу пьесу, были дедушки, бабушки и крестные. Себе я взяла роль ослицы.

На следующий год вопрос, что мы будем делать на сей раз, возник как нечто само собой разумеющееся. Я радовалась, что для моих детей слово «делать» вполне естественно пришло на смену слову «получать».

В тот год мы выбрали тему «Святой Бенедикт и святая Схоластика», и мне пришлось пуститься на поиски рифм к именам святых — их оказалось больше, чем я предполагала. Что ни год, мистерия удлинялась, росло число актеров, к нам примкнули четыре мои племянницы, получавшие роли евреев (в «Моисее»), матросов (в «Ионе»), арлекинов, крокодилов, тучных коров фараона… Честолюбие наше возрастало, ничто уже не казалось нам непосильным. Переход через Красное море, кит Ионы, жены и наложницы Соломона… К нам присоединялись друзья. Стало ясно, что без музыкального сопровождения больше обходиться нельзя. Дети хотели петь. Я научилась аккомпанировать им на гитаре. Венсан, у которого была волшебная шкатулка, задумал показывать фокусы. Каждый из участников высказывал свое пожелание: один хотел роль драматическую, другой — комическую, третий — что-нибудь величественное. Мистерия превращалась в некий гибрид, причудливое чудовище: я писала роль, исходя из возможностей каждого актера, вкладывая в нее его пристрастия, желания, причуды. Это была уже не просто игра для детей, а возвращение к детству, к бескорыстию — для всех, кто участвовал в пьесе.

Так было и так есть. Мы продолжаем. Мы не щадим сил. Делаем декорации, костюмы, ищем и разучиваем музыку, работаем над текстом… И знаем, что 24 декабря вечером все это исчезнет в одночасье, навсегда. Я никогда не говорю: Жак рисует декорации, Альберта берет на себя музыку, я пишу роли… В тот день, в сочельник, мы и в самом деле делаем все вместе.

В прошлом году одна наша знакомая, пожилая и больная женщина, у которой уйма своих забот, нахлобучила на себя бумажную митру и сыграла роль фараона, не теряя ни капли своего достоинства. Она торжественно восседала на телефонном столике — в позе лотоса, с веером в руке. Я смотрела на нее с нежностью: как она серьезна, как помнит роль. Пусть стихи мои наивны и неуклюжи, я все же чувствовала, что эта роль фараона — наш с ней подарок друг другу. Когда твои друзья с самым серьезным видом, словно им всего десять лет, заводят речь о репетициях, о костюмах, и щеки их окрашивает легкий румянец, и, спохватываясь, мы посмеиваемся, но не очень уверенно, над своим волнением… разве все это шутка, только шутка и ничего больше? Нет, что-то все-таки происходит… И пусть не все друзья разделяют нашу веру, это уже не кажется мне важным. Откуда такое доверие?

В этом году мы решили ввести в мистерию хор. Самым серьезным образом мы вникали в Баха, в многоголосие его песнопений, и Жак, наш руководитель, спуску нам не давал. В праздничные и воскресные дни мы обменивались напоминаниями: «Не забудь, репетиция хора в пять!» Мы собирались возле пианино, спорили. Кто фальшивит? «Я согласна петь вторым голосом, если уж вы так просите, — снисходит Альберта, — но вообще-то это не моя партия». Полина разыгрывает из себя примадонну и удаляется в угол: ей сказали, что ее «до» никакое не «до». А потом все вдруг воспаряет ввысь. Иногда эффект и в самом деле потрясающий. Настоящий хорал. Вдруг кто-то говорит:

— Наверное, мы живем, чтобы петь.

Кто это сказал? Полина?

Нет, я.

Беседа о счастье

Я. Никак не могу закончить книгу: по-моему, две последние главы друг другу противоречат.

Венсан. А я так не думаю. Никакого противоречия нет. Мы живем, чтобы петь и быть счастливыми, но из-за других, из-за тех, кто несчастен, мы тоже не можем быть счастливыми. Все очень просто.

Альберта. Мы не можем быть счастливыми, а созданы для счастья? Что-то тут не так.

Я. Может быть, само слово «счастье» не очень подходит? Может, лучше сказать «радость» или…

Полина. Веселье! Конечно, веселье!

Я. Но это разные вещи!

Альберта. Почему? Я видела фильм о пианисте Артуре Рубинштейне, он говорил, что счастлив, и был так весел, и все время корчил рожи…

Я. Я тоже подумала сейчас об этом фильме: я его не видела, но читала о нем большую статью, фильм критиковали как раз за то, что счастье, о котором он говорит, кажется утрированным и ограниченным. Ты этого не заметила, когда смотрела фильм?