Бумажный дворец

Я спускаюсь к пруду, снимаю купальник и раскладываю полотенце на теплом песке. Деревья надо мной машут мне ветвями, будто приветствуя давнюю подругу. Я вспоминаю старую марку солнцезащитного крема: он был густым, жирным, оранжевым, пах жженой карамелью и нисколько не препятствовал загару – мы с Анной пытались привлечь солнце, а не защититься от него, но тут в большом доме звонит телефон. Я стараюсь не обращать внимания, но звонок не прекращается. Мама не верит в автоответчики. «Если кто-то хочет со мной поговорить, пусть перезвонит».

Это с работы Питера. Хотят, чтобы он завтра утром вылетел в Мемфис за сюжетом. Вот информация о рейсе. О бронировании в отеле. Местные телефонные номера.

Я оглядываюсь в поисках ручки и бумажки, чтобы все это записать. На глаза мне попадается только меню из доставки еды и флаер местного кинофестиваля. К деревянной полке над телефоном приколот мамин список важных номеров. Он висит здесь с тех пор, как я была ребенком, весь исписанный и исчерканный: имена местных электриков и сантехников, телефон парковой службы, номера, вычеркнутые ручкой и заново написанные карандашом, символ мира, который Анна когда-то нарисовала фломастером. В середине списка еще виден выведенный поблекшими синими чернилами телефон матери Конрада в Мемфисе. Он написан почерком Лео.

– Твой отчим ведь был из Мемфиса? – спрашивает Питер, бросая вещи в сумку. – Носки.

– Да. – Я открываю нижний ящик и достаю оттуда четыре пары носков.

– Ты когда-нибудь была там?

– Один раз. На похоронах Конрада.

– Конечно. Прости, не подумал.

– Сколько лет было Конраду, когда он утонул?

– Как Джеку, – отвечаю я. – Тебе нужны майки?

– Боже. Как вообще оправиться после такого? – Питер бросает в сумку последнее: жвачку, расческу, книгу со своего прикроватного столика – и застегивает молнию.

Я сажусь на край кровати.

– Никак.

Мне слышно, как Финн с Мэдди ругаются на тропе.

– Не кричать у пруда! – орет мама с веранды.

– Поверить не могу, что ты бросаешь меня с этой сумасшедшей. – Я сдираю с большого пальца ноги кусочек облетающего красного лака. Мои пятки выглядят так, будто сделаны из кожи носорога. – Мне нужен педикюр.

– Поехали со мной. Устроим маленькое романтическое путешествие.

– В Мемфисе?

– Где угодно, где твоя мать не будет слышать, как мы занимаемся сексом.

– Как бы я тебя ни любила, Мемфис – последнее место на земле, которое мне хочется увидеть снова.

Питер садится рядом со мной на кровать.

– Я серьезно. Это будет катарсис. Свожу тебя поесть спагетти с соусом барбекю.

Я смотрю в дверь домика, пытаясь придумать правдоподобную отмазку. Предвечерняя гладь пруда золотится. То там, то здесь из нее высовываются, как пальцы, черепашьи головы, купаясь в последних лучах солнца. Может быть, Питер прав и такая вещь, как катарсис, действительно существует?

– Поехали, – повторяет он. – Спасешь меня от четырех депрессивных дней в американской столице убийств. Можно будет громко заниматься сексом. Сделаешь себе педикюр.

– Сомневаюсь, что мама захочет присматривать за детьми, – говорю я. Но даже уклоняясь, я слышу в голове мамин голос, слова, которые она говорила нам, когда мы с Анной чего-то боялись: темноты, плохой оценки по обществознанию, мысли о том, что однажды она умрет и сгниет в земле – «В нашей семье нет трусов. Нужно смотреть в глаза своему страху».

– Давай я ее попрошу, – предлагает Питер. – Ты же знаешь, когда прошу я, она не отказывает.

– Это правда.

– И ты сможешь сходить на могилу Конрада.

30

Три дня назад. 29 июля, Мемфис

Кладбище симпатичнее, чем мне запомнилось, – роща взрослых цветущих деревьев и тенистые склоны, которые переходят в широкие лужайки, усеянные серыми зубами смерти. К краям надгробий липнут вырезанные ангелы. У меня уходит полчаса, чтобы найти могилу Конрада. Я обхожу ряды китайских надгробий и разрушающиеся могилы конфедератов. По кладбищу бродит группа туристов, слушая аудиогид «Величайшие хиты мертвых». Я смотрю, как они передвигаются от надгробия к надгробию, будто лемминги.