Бумажный дворец

Я пытаюсь сохранить серьезное выражение лица. Но у меня не получается. Мне как будто снова четырнадцать, и я стою в гостиной Джонаса, когда она критикует меня за то, что мне когда-то нравился недвусмысленно расистский сериал «Маленький домик в прериях». Или читает Анне нотации на пляже о том, какое зло – носить бикини. «Ты позволяешь мужчинам относиться к тебе, как к объекту». Анна стащила вверх от купальника и потрясла грудью, как стриптизерша, после чего пошла к воде топлес. Как-то раз мать Джонаса совершила большую ошибку и стала отчитывать мою маму за то, что та принесла пакет древесного угля в брикетах. «Уголь, Уоллес? Тогда как в Конго почти не осталось деревьев. Могла бы тогда уж отправиться в Вирунгу, чтобы собственноручно отстреливать горных горилл».

«Я бы так и сделала, но билеты уж больно дорогие», – ответила мама.

И вытряхнула в костер весь пакет, отчего пламя взвилось вверх столбом. «Как тебе не стыдно», – выплюнула мать Джонаса. Мы с Джонасом стояли там, разинув рты, и с восторгом наблюдали за сражением наших матерей, а потом побежали по пляжу, смеясь и крича друг другу: «Как тебе не стыдно!»

Джонас ухмыляется мне. «Как тебе не стыдно», – произносит он одними губами.

«Это тебе как не стыдно», – произношу я губами в ответ.

Мимо проезжает телега с девочками-подростками в костюмах лобстеров. За ними марширует группа местных школьников, фальшиво играющая «Eye of the Tiger»[16]. К нам подходят Джина с Мэдди и Финном. Все трое машут американскими флажками на деревянных палочках. На Мэдди бусы из конфет.

– Что смешного? – Джина продевает руку сквозь руку Джонаса.

– Смотри! – Финн машет мне флагом. – Джина купила нам флажки.

– Не стоило, – говорю я Джине. – Пустая трата денег.

– Это для ветеранов, – отвечает Джина тоном, ясно дающим понять, что я ее обидела.

– Конечно, – быстро поправляюсь я. – Очень щедро с твоей стороны.

– Они стоили три доллара.

– Я только имела в виду: смотри, как они счастливы благодаря тебе.

Мэдди и Финн сбежали с холма и теперь воодушевленно машут флажками четырем закаленным непогодой старикам в коричневом «Олдсмобиле», держащим баннер Ротари-клуба.

Джонас кладет ладонь мне на руку. Показывает на «Олдсмобиль».

– Готов поспорить, это те же самые стариканы, которым когда-то махали мы.

– Мне кажется, их меняют каждые лет десять-двадцать. Помнишь того дедка в шляпе дядюшки Сэма, который наорал на меня за футболку с Уолтером Мондейлом и гнался за нами по улице?

Джонас ржет.

– Так над чем вы смеялись? – снова спрашивает Джина, не давая сменить тему.

Мать Джонаса поворачивается с поджатыми губами.

– Сегодня на пляже погиб ребенок. Твой муж и Элла решили, что это хороший повод для веселья. Так или иначе, я ухожу. Здесь как в духовке. Буду очень благодарна, если вы по пути домой зайдете в магазин за рисовыми хлебцами и кламато. И у нас нет паприки. – Она уходит, не попрощавшись.

– Ничего себе, – говорит Джина. – Что это с ней?

– Она обиделась, потому что мы над ней посмеялись, – отвечает Джонас.

– Из-за гибели ребенка?

– Конечно, нет. Она просто не различает оттенков.

– Так из-за чего? – напирает Джина.

– Из-за слов, которые она сказала, когда мы были детьми, – говорит Джонас. – Долго объяснять.

– Уверена, я бы поняла, – ощетинивается Джина. – Ну и ладно. Продолжайте говорить на своем секретном языке.

Джонас раздраженно вздыхает.

– Она сказала, что нам должно быть стыдно.

– Она права, – бросает Джина.

Я чувствую себя так, будто мне дали пощечину. Смотрю на Джонаса в ожидании объяснения, но его глаза устремлены на Джину, и он прожигает ее сердитым взглядом.

– Простите, – выпаливает Джина, сдавая назад. – Понятия не имею, почему я это сказала. Здесь так жарко, а я почти не спала.

– Все в порядке, – говорю я. Но это не так. Ее враждебность, неуверенность в себе нелогичны. Джина никогда не сомневалась в своей значимости, у нее начисто отсутствуют комплексы. Она нравится себе. Я знаю, что когда они с Джонасом только стали встречаться, она видела во мне угрозу. Но не потому, что ей было известно, как сильно Джонас любил меня раньше, ведь он никогда ей об этом не рассказывал. Ее ревность вызывало то, насколько глубоки корни нашей дружбы – что у нас есть своя история, в которой она отсутствует. Но с тех пор сто лет прошло. Мы создали нашу общую историю, все вместе. Состарились вместе. Как две семейные пары. Как друзья. Однако сейчас мне кажется, что на считаные секунды она потеряла контроль над собой и раскрыла свои истинные чувства: ревность и глубокую неприязнь ко мне, – которые прятала все эти годы. Затем, осознав, что они вырвались наружу, попыталась засунуть их обратно в бутылку. Наверное, что-то послужило триггером. Что-то посерьезнее жары и недостатка сна. Между ними что-то происходит, есть какая-то напряженность, о которой Джонас мне не рассказывает.

– Пойду заберу детей и поеду домой, – говорю я, пытаясь выйти из этой ситуации. – Ты права, Джина. Жарко, как в печке. Увидимся на салюте?

– Мы пропустим салют, – отвечает Джина. – У меня завтра утром гонки на парусниках. В шесть утра.