Бумажный дворец

Я смотрю, как она бережно втирает мазь в больное место. Сняв полоску с лейкопластыря, растягивает его над явно пустейшей царапиной, после чего любовно разглаживает края. Меня завораживает ее забота по отношению к себе, значимость каждого жеста. Я как будто наблюдаю за одной из тех женщин, которые на самом деле чистят зубы полные две минуты. Жду, когда она уйдет, но она достает из заднего кармана блеск для губ и склоняется к зеркалу. У меня не остается иного выбора, кроме как сесть и начать писать в двух шагах от нее, со спущенными до щиколоток трусами, чувствуя легкое прикосновение кольца Джонаса сквозь карман платья.

– Я заставила Джонаса отвезти нас сюда на машине, – говорит Джина и выпячивает губы, проверяя, все ли идеально. – Когда он пришел домой, было уже темно. Одному богу известно, где пропадает этот парень.

Я вздрагиваю и даже на секунду перестаю писать. Джина поворачивается и смотрит на меня так, будто что-то обдумывает. Я замираю, словно олень, чующий охотника в слепой зоне.

Но она улыбается.

– Возможно, мне не стоит тебе об этом рассказывать, но, не поверишь, раньше я думала, что дело в тебе. – Она вытирает руки о гостевое полотенце. – Теперь это кажется таким нелепым. Я даже как-то проследила за ним. Оказалось, он все лето пытался найти гнездо скопы, – смеется она.

– Он любит лес, – отвечаю я и тянусь за туалетной бумагой.

Когда мы идем через дортуар к лестнице, Джина говорит:

– Ты видела новую спальню? Андреа так классно ее переделала. Наконец-то убедила Диксона избавиться от этих ужасных обоев. Теперь они примутся за кухню.

– Я выросла на этой кухне.

– Да. Но ты ее видела?

Джина никогда не узнает, как близко подошла к тому, чтобы потерять Джонаса.

– Эта комната точно была прибежищем для влюбленных подростков, – она машет на кровати у стены. – Джонас, наверное, целовался на одной из них с какой-нибудь девочкой.

– Он был гораздо младше нас.

Я спускаюсь за ней по узкой лестнице.

– Но ты должна знать, была ли у него девушка, – бросает Джина.

Мои волосы все еще пахнут водой из пруда.

Мама там же, где я ее и оставила; Питер все еще сидит на подлокотнике ее кресла. Свечи от комаров отбрасывают в темноту круги света.

– Возьму себе бургер, – говорит Джина. – Ты будешь?

Я оглядываю лужайку в поисках Джонаса, чувствуя, как у меня внутри все сжимается. Нахожу его стоящим в тени за грилем. Он смотрит на меня. Он ждал меня. Я кладу руку в карман и смыкаю пальцы на кольце с зеленым камне, пытаясь взять себя в руки.

– Я, наверное, немного подожду.

Джина идет к нему через лужайку, обнимает за пояс и сует руки ему в задние карманы. Жест владелицы. Наверное, она почувствовала мой взгляд, потому что резко поворачивает голову, словно пума, унюхавшая враждебный запах, и смотрит в темноту. Джонас шепчет ей что-то на ухо, и она, улыбаясь, поворачивается обратно к нему.

– Эй, женушка! – кричит Питер. – Где ты была?

– Ходила в туалет с Джиной.

– Возьми арахиса, – мама передает мне банку.

– Я была наверху, в детской ванной. Джина, даже не постучавшись, открыла дверь из дортуара и вошла. Сходила в туалет прямо при мне.

– Она так вульгарна, – фыркает мама.

– Твоя мама сегодня вышла на тропу войны.

– Не выходила я ни на какую тропу, – возражает мама. – Просто сказала Андреа, что никому из нас не нравится ее новый ландшафтный дизайн. Выглядит инородно.

– Это прозвучало очень воинственно, мам.

– Если ей не нравится мое мнение, не надо было спрашивать, что я думаю о ее нововведениях.

– Твоя мама назвала их мещанскими, – смеется Питер.

– Если она собирается читать нам лекции о важности местных растений, не надо было делать цветочный бордюр.

На противоположной стороне лужайки младшие дети играют в сумерках в подковы. Джонас с Джиной подходят к нам, нагруженные пластиковыми тарелками и стаканчиками.

– Мэдди нужно больше спрея. Комары обожают ее, – замечаю я.

Джонас ставит кресло рядом со мной, кладет ладонь мне на руку.

– Не против, если я присоединюсь? – говорит он всем, но обращается только ко мне.

Я встаю.

– Я забыла свое вино наверху.

На этот раз я запираю обе двери в ванной и стою в темноте. Опершись на подоконник, прислушиваюсь к шелесту деревьев, звону бокалов, голосам. Когда я уже достаточно подросла, чтобы сомневаться в своих побуждениях, мама дала мне известный совет: «Подбрось монетку, Элинор. Если результат тебя расстроит, сделай наоборот». Мы уже знаем правильный ответ, даже когда еще не понимаем этого – или думаем, что не понимаем. Но что, если монетка с подвохом? И на обеих сторонах одно и то же? Если оба решения правильны, значит, оба неверны.