Бумажный дворец

– Ну, он утверждает, что она просто бомба в постели. Наверное, это значит, что она хорошо делает минет.

– Мам, фу, это мерзко.

– Согласна. Очень неприятная мысль. У нее такой маленький рот.

– Я имею в виду, то, что ты говоришь, мерзко, – смеюсь я.

– Не будь такой ханжой.

– Не хочу обсуждать сексуальную жизнь Диксона. Ему же почти восемьдесят.

Диксон машет через лужайку. Мама машет в ответ.

– Он все еще очень привлекательный мужчина. Мог бы заполучить любую женщину, какую пожелает.

– Любую старше шестидесяти пяти.

– Не будь так уверена. Он всегда был очень сексуальным.

– И сейчас, спасибо тебе, я не могу перестать представлять Андреа с пенисом во рту.

– По крайней мере, это значит, что она молчит. Не будешь душкой и не принесешь мне водки? Со льдом, без тоника. – Она садится в садовое кресло. – И захвати арахис, если увидишь. О, слава богу! – восклицает она, замечая приближающуюся Памелу. Та одета в длинное лавандовое платье-размахайку, на шее у нее бусы из крупного янтаря. – Памела, присаживайся, – мама хлопает по пустому креслу рядом с ней. – Спаси меня от этих людей.

Памела смеется над ней своим славным добродушным смехом. По какой-то причине, которую мне не дано понять, она думает, что моя мама замечательная. Но с другой стороны, Памела всегда видит лучшее в людях. Даже в Конраде.

Тем летом, когда Конрад переехал к нам, Памела взяла нас с Анной в город поесть жареных моллюсков.

– Ну что? – начала она, когда мы устроились за столиком. – Я хочу услышать все новости. Лео хорошо себя ведет? Он тот еще негодник. Но что за очаровательный мужчина. Ваша мама, как всегда, в своем духе.

– Мне кажется, у них все хорошо, – сказала я.

– А как Конрад? Наверное, непривычно оттого, что у вас вдруг появился брат.

– Сводный брат, – поправила я.

– Хочешь правду или ложь? – спросила Анна.

– Оставлю это на ваше усмотрение. Берем моллюски целиком?

В конце концов, мы выбрали правду.

Мы рассказали ей, какой он ужасный. Постоянно подглядывает. Встает у холодильника и пьет молоко прямо из пакета, поэтому мы не можем есть хлопья на завтрак. Про его отвратительную пубертатную бородку, которую он отказывается сбривать.

– Он каждое утро использует всю горячую воду, – жаловалась Анна. – Дрочит в душе. Это отвратительно. То есть… – она сунула пальцы в рот, делая вид, что ее тошнит, – представь, о чем он в этот момент думает.

Я была уверена, что Памела придет в ужас. Вместо это она сказала Анне, что сочувствует: положение действительно кошмарное. Но, возможно, Анна винит Конрада за то, что ее отсылают в интернат и Конраду достается ее комната?

– Потому что, – сказала Памела, – как бы отвратительно он себя ни вел, в этом он не виноват. На самом деле это последнее, чего он хотел. Все, что он хотел, это чтобы его мама его любила. Так что если можете, постарайтесь не забывать, что Конрад тоже страдает. Будьте добрее. Вы обе. – Она укусила моллюск, забрызгав стол соком. – У тебя такие красивые глаза, Анна. Мне всегда хотелось тебе это сказать. Светло-серые. Если увидите официантку, скажите, что нам нужен острый соус.

Диксон следит за двумя пузатыми грилями, в своих всегдашних штанах и льняной голубой рубашке, босой и загорелый, с щипцами в одной рукой и мартини в другой, весь заляпанный жиром. Его седые волосы, еще мокрые после пляжа, зачесаны назад. У стены дома стоят, прислонившись к ней, три потрепанные доски для серфинга, его мокрый костюм сохнет на деревянных козлах. Он единственный человек из всех, кого я знаю, который, нисколько не колеблясь, плывет прямо в море во время прилива. Мама права: он до сих пор роскошный мужчина. Настоящий спортсмен. Он машет Джеку, крепко пожимает ему руку и передает лопатку.

Питер у бара. Я смотрю, как он наливает себе пять сантиметров джина и плещет в бокал тоник. И только после этого добавляет три жалких кубика льда. Они всплывают, как какашки в море. Британцы обожают выпить, но делают несерьезные теплые коктейли. Я подхожу к нему сзади и обнимаю за талию.

– Кто это? – спрашивает он.

– Ха-ха.

Он разворачивается и целует меня в кончик носа.

– Мама требует водки. Со льдом.

– Будет исполнено. А ты?

– Пойду в дом, поищу, где Андреа прячет приличное вино.

– Я свистну три раза, если она появится.

Я захожу через дверь на кухне. Всегда обожала кухню Диксона: маково-красный пол, деревянная рабочая столешница, терпкий запах лейкопластырей, зиры и бокалов с имбирным элем. Каждый раз, как я захожу на эту кухню, меня охватывает желание придвинуть к столешнице табурет и съесть миску хлопьев с молоком и кучей белого сахара. Я открываю шкафчик над раковиной, достаю себе бокал. На верхней полке стоит желтеющий кухонный комбайн, который не использовали года с 1995-го. Рядом с ним собирает пыль старая йогуртница. Их вид вызывает в воображении свернувшееся молоко, лицемерие и секс чужих родителей.