Бумажный дворец

Но мы ждем. Я босиком, в льняном платье, с соломенной сумкой, куда сунула свои шлепанцы и фонарики на обратную дорогу, пытаюсь держать свое волнение в узде. Мэдди убежала вперед по проселочной дороге – ей нравится быть первой, – и Финн помчался за ней. Я наблюдаю за медленным подъемом мамы. Ее колени уже не те, что были. Она в своих обычных старых джинсах, излишне коротких и широких, и в хлопковой индийской рубашке, которая, как ей нравится говорить, прикрывает ее сзади. Пруд служит отличным задним планом ее восхождения: голубая, как стекло, линия горизонта на линии пояса, за узором из деревьев. Я притворяюсь, что слушаю, как Джек убеждает Питера, что нам нужно приобрести постоянный пропуск на пляж Уайт-Крест. Волны там лучше, и он стоит всего тридцать долларов для местных.

– Посмотрим, – отвечает Питер.

Я хлопаю себя по лодыжкам. Мошка жрет меня заживо.

Мне на руку садится слепень. Складывает пятнистые крылья. Слепни медлительнее мошки – они больше, и их легче убить, но кусают они в десять раз больнее. Я прихлопываю его. Убиваю. Смотрю, как он падает на землю и дергается, пока не умирает.

– У кого спрей от насекомых?

Питер лезет в холщовую сумку.

– А вот и я, – объявляет мама. – Мошка вернулась. Рада, что ты решила пойти с нами, Элинор, – говорит она. – Только жаль, что ты не забрала волосы назад. Ты гораздо симпатичнее, когда они не лезут тебе в лицо.

Мы подходим к дому Гюнтеров, когда мама останавливается. Злобные немецкие овчарки Гюнтеров давно мертвы. Как и сами Гюнтеры. Я не знакома с семьей, которая купила их дом. Однако все еще немного нервничаю в ожидании заливистого лая, рычания, слюны, оскаленных клыков каждый раз, как приближаюсь к их белому деревянному забору, который теперь наполовину сгнил, поглощенный темными зарослями вместе со всем остальным.

– Блин! – восклицает мама. – Красный лук.

– Джек сбегает, – говорит Питер. – Это займет всего пять минут.

– Почему я всегда должен исполнять поручения? – ворчит Джек. – Почему нельзя послать Мэдди или Финна?

Я вижу, как мышцы на лице Питера напрягаются, оттого что он стискивает зубы.

– Потому что ты пытаешься загладить свое сегодняшнее отвратительное поведение по отношению к твоей святой матери.

– Я же уже извинился.

– Все нормально. Я схожу, – говорю я и поворачиваю назад прежде, чем Питер успевает возразить. Я знаю, что каждая сраная семья несчастлива по-своему. Но сейчас, всего на несколько часов, мне нужна счастливая семья. Пока я не выберусь на безопасный берег, мне нужно держаться за эту правду, как за спасательный круг. Не отпускать.

– Не захватишь мне свитер? – кричит вслед Питер. – Становится прохладно.

На крыльце у нашей веранды сидит белый кот, которого я никогда раньше не видела. Есть что-то в белых кошках, что вызывает у меня отвращение, – нечто крысиное и порнографическое. Завидев меня, кот исчезает в кустах. На крыльце лежит нижняя половина бурундука, его пушистый хвост свисает между досок. Я знаю, что должна его убрать, но мне неприятно к нему прикасаться, так что пусть уж кот доедает свой ужин. Я оставляю его на крыльце и иду в наш домик за свитером Питера.

Верхний ящик шкафчика открыт. «Питер», – думаю я с раздражением. Я всегда стараюсь держать все плотно закрытым, чтобы не проникли пауки и мотыльки. Захлопываю ящик. Моя шкатулка с украшениями лежит на комоде. Это странно, потому что я знаю, что не оставляла ее там. Я открываю ее, чтобы проверить, все ли на месте. Ничего не пропало, но кое-что появилось. Поверх моих бус и сережек лежит сложенная бумажка. Она вырезана в форме черепахи. Внутри мое кольцо с зеленым камнем. Джонас хранил его все эти годы. С тех пор, как мы случайно встретились в том греческом кафе. С того весеннего вечера на причале. С того пикника на пляже, когда я впервые увидела Джину – в последнее лето Анны на пруду. Интересно, где он его держал? В каком-нибудь тайнике. Крошечный секрет. Такая маленькая вещица, дешевая железка, серебряное покрытие давно стерлось. Однако когда я надеваю его на палец, меня захлестывает мощное ощущение, что я наконец-то стала целой, как Венера Милосская, чьи руки нашли, после того как они столетиями пролежали в заключении под землей, и наконец-то приставили ей. Я закрываю глаза, позволяя себе хотя бы это. Вспоминаю тот момент, когда он подарил его мне. Его влажную дрожащую руку. Наше прощание. Двух детей, которые всегда будут любить друг друга. Потом я сую кольцо в карман, сминаю бумажную черепаху, бросаю ее в мусорку и хватаю свитер Питера.

19:15