Бумажный дворец

Опустившись на землю, я заглядываю сквозь ветки. Там, в кустах, прячется старый заброшенный дом. Тот самый, который мы с Джонасом обнаружили в детстве. От него остались только две стены и фундамент, а остальное поглотили заросли. Синеватые лозы оплетают разрушающиеся стены, как прекрасные душители.

– Как тебе удалось его опять найти?

Джонас ложится на землю рядом со мной. Показывает на дыру, где раньше была дверь.

– Помнишь кухню? А комната посередине должна была стать нашей спальней, когда мы поженимся.

– Конечно, помню. Ты обещал купить мне пароварку. Я чувствую себя обманутой.

Перекатившись, он оказывается на мне, зубами стаскивает с меня верх от купальника и лижет мои груди, как большой слюнявый пес.

– Перестань, – смеюсь я, отпихивая его.

– Прости. Я должен.

Он смотрит мне прямо в глаза и, ни на мгновение не отводя взгляда, широко раздвигает мне ноги. Входит в меня. Когда он кончает, я чувствую, как он пульсирует внутри, наполняя меня.

– Не двигайся, – шепчу я. – Останься во мне.

Почти не шевелясь, он опускается и едва касается меня, словно легчайшее дыхание, и я всхлипываю, вскрикиваю, изгибаюсь в бесконечность.

Мы лежим так, переплетясь, – два тела, одна душа.

Я крепче обвиваю его ногами, не отпуская, заставляя погрузиться глубже. Пища и вода. Похоть и скорбь.

– Ты не должен был меня оставлять, – говорю я. – Это какой-то кошмар.

– Ты сказала, тебе нужен Питер.

– Не тогда. А после того лета. Ты так и не вернулся.

– Я уехал ради тебя. Чтобы ты могла начать жизнь с чистого листа.

– Но я не начала. Мне не с кем было поговорить об этом, кроме тебя, я не могла перестать об этом думать. Даже переезд в другую страну не помог.

Он отводит глаза. Между нами повисает печаль. Налетает ветер, колыша деревья. Серая ольха над нами качается, осыпая нас дождем крохотных зеленых шишек. Джонас вытаскивает одну у меня из волос.

– Ты рассказывала Питеру про Конрада?

– Конечно, нет. Мы же дали клятву на крови. Ты чуть не отрезал мне палец.

– Я только хотел сказать… – мнется он. – Вы женаты уже давно. Я бы понял.

– Я хотела бы, чтобы Питер знал. Мне ненавистно, что между нами всегда была ложь. Это несправедливо по отношению к нему. Но он не знает. И никогда не узнает. – Я прислушиваюсь к лесной тишине, к неуловимому угасанию дня. Золотистый, как карамель, свет льется на землю, отчего сосновые иголки вспыхивают медью. Вверх по травинке ползет собачий клещ. Он похож на крошечное дынное семечко. Я кладу его на ноготь большого пальца и давлю, а потом смотрю, как шевелятся его ноги, пока он не издыхает. Выкапываю ямку в земле, хороню его в ней и плотно приминаю почву над ним. – Ну да ладно, – бормочу я.

Джонас садится, обвивает меня твердыми руками.

– Прости.

– Пора идти. Питер начнет волноваться.

– Нет. – Я слышу в его голосе боль, которую испытываю сама. Он хватает меня за волосы и целует. Грубо, страстно, исступленно. Я не хочу поддаваться, но целую его в ответ с любовью, больше похожей на отчаяние утопающего. Задыхающееся желание дышать. Лунный свет, милая рухлядь, акулы, смерть, жалость и рвота – все вместе. Это слишком для меня. Мне нужно вернуться домой к моим детям. К Питеру. Я в отчаянии разрываю поцелуй и, пошатываясь, встаю.

– Элла, подожди, – зовет он.

– Конрад все испортил, – только и говорю я.

Книга вторая Джонас

13

1981 год. Июнь, Бэквуд

В нашем пруду живут черепахи – огромные доисторические создания, прячущиеся в холодной грязи на дне. Ближе к вечеру они выползают из грязи и всплывают к блестящей обсидиановой поверхности пруда, на которой, точно юркие катамараны, носятся водяные насекомые. Их можно увидеть с веранды: сначала над водой поднимается уродливая голова, похожая на черный кулак, а потом показывается верхушка панциря. По расстоянию между этими двумя островками можно определить, кто это: Дедушка, гигантский прародитель всех черепах в нашем пруду, или кто-то из его более мелких потомков размером со слоновую черепаху. Мало кому доводилось увидеть Дедушку. Местные жители утверждают, что это просто легенда или что он давно сдох – и что в любом случае черепахи безобидны. За последние сто лет они ни разу никого не укусили. Но я его видела. Я знаю, что он все еще живет там, в пруду, питаясь лягушками и птенцами, мечтая о том, как мелькнет оранжевая перепончатая лапка, как захрустят мягкие косточки утенка.

Когда мы впервые встретились с Джонасом – в тот день у родника, – он был лохматым мальчонкой, который заблудился, преследуя птицу. Мне было почти одиннадцать, всего на три года старше, но мне казалось, что я гожусь ему в матери, когда я взяла его за руку и вывела обратно на дорогу. Я и представить себе не могла, что встречусь с ним снова – четыре года спустя, – и этот странный ребенок безвозвратно изменит мою жизнь.