Бумажный дворец

Конрад сидел у воды, и когда заметил, что мы идем, его обрюзглое лицо расплылось в мерзкой ухмылочке. Его отвратительный смех звучал в моей голове с самого утра, но стыд и страх сменились холодным гневом.

– Кто это? – спросил Джонас.

– Мой ужасный сводный брат. Ненавижу его.

– Ненависть – сильное слово, – сказал Джонас.

– Значит, я ненавижу его сильно, – ответила я и помедлила. – Он извращенец. Я видела, как он подглядывает за мной, пока я была в туалете, сегодня утром. Планирую убить его позже.

– Мама говорит, что нужно проявлять благородство.

– С Конрадом не получится. Он не знает такого слова.

– Что случилось с веслом? – спросил Конрад, когда мы приблизились.

Я прошла мимо, не удостоив его ответом.

– Его погрызла черепаха, – сказал Джонас.

– Кажется, вы приятно провели время. – Голос Конрада звучал так насмешливо и злобно, что мне захотелось залепить ему веслом по лицу, но я не стала останавливаться.

– Да, – кивнул Джонас. – Вдвоем мы вытащили каноэ на берег и перевернули его на бок на случай, если пойдет дождь.

– У меня тоже было приятное утро, – сказал Конрад. Я непроизвольно стиснула зубы. Что бы ни случилось, я не собиралась поддаваться на его провокации. – Я все вспоминаю, что видел, – ухмыльнулся Конрад. – А кто твой маленький друг?

– Джонас, познакомься с моим сводным братом Конрадом. Он живет с нами временно, пока его мама решает, нужен он ей или нет. Меня терзает ужасное подозрение, что нам придется терпеть его всегда.

– Мечтай, – бросил Конрад. Но хотя я поступила неблагородно, выражение искренней боли у него на лице почти стоило моего утреннего унижения с тампоном.

– Пошли, – сказала я Джонасу. – Расскажем твоим братьям, что случилось.

Тем летом Джонас стал моей тенью. Когда я пересекала пруд на каноэ или вплавь, чтобы пойти к океану, он ждал меня на берегу, зная, что я появлюсь. Если же я шла на пляж через лес, то он обязательно сидел на каком-нибудь поваленном дереве у меня на пути, рисуя в маленьком альбоме, с которым не расставался: темного жука, сломанную ветку сосны. Как будто у него был внутренний компас – магнит, всегда указывающий на север. Или, может, подобно почтовому голубю, он чувствовал мой запах в воздухе.

Иногда он показывал мне помет койота или оставленную оленем тропу в подлеске, ведущую в заросший толокнянкой овраг. Мы почти каждый день проводили, лежа на горячем песке широкого пустынного пляжа, подзуживая друг друга на состязание в том, кто дальше заплывет во время прилива, катаясь на волнах, стараясь не дать течению утянуть себя в открытый океан. Зачастую мы даже не разговаривали. Но когда разговаривали, то говорили обо всем.

Мне сложно было бы объяснить нашу дружбу. Я не была одиночкой и не страдала от одиночества. Бекки жила рядом, и у меня была Анна. Мне было четырнадцать с половиной, а ему – двенадцать. Но почему-то тем летом, когда столько всего в моей жизни стало рушиться, когда я начала ощущать себя жертвой, присутствие Джонаса дарило мне чувство безопасности.

Мы были странной парочкой. Я бледная, высокая, неуклюже расхаживающая в кедах и бикини, испытывающая дискомфорт из-за растущей груди и пытающаяся спрятать новые изгибы под папиными рубашками с потрепанными воротниками. И Джонас, который был на целую голову ниже меня, вечно ходил босиком и каждый день носил одни и те же грязные зеленые шорты и футболку с рок-музыкантами. Когда я заявила, что это отвратительно и ему нужна помощь стиральной машинки, он только пожал плечами и сказал, что купание в море и в пруду дезинфицирует.

– И к тому же, – добавил он, – это очень грубо с твоей стороны.

– Не грубо, а по-матерински, – ответила я. – Я чувствую, что несу за тебя ответственность.

– Я не младенец.

– Знаю, – сказала я. – Ты ребенок.

– Как и ты, – ответил он.

– Уже нет.

– В смысле?

Едва я открыла рот, как мне захотелось себя пнуть.

– Ничего такого, – сказала я. – Просто я старше.

Но Джонас не дал мне уйти от ответа.

– Нет. Ты сказала, что я еще ребенок, а ты уже нет. Тебе не обязательно со мной общаться, если не хочешь. Ты не несешь за меня ответственность.

– Хватит вести себя как маленький.

– Ну, мы только что выяснили, что я и есть маленький, – ответил Джонас.

– Ладно. Как хочешь, – сдалась я. – Я теперь женщина, как не устает повторять мне мама. Меня тошнит, когда она это говорит. «Элинор, будь гордой. Ты теперь женщина».

Он посмотрел на меня серьезным, твердым взглядом. Потом положил руку мне на плечо и ободряюще сжал.

– Прости, – сказал он. – Это действительно неприятно. Пошли, я вчера нашел кое-что классное. И кстати, – бросил он через плечо на ходу, – половому воспитанию учат в пятом классе, поэтому я знаю, что у женщин идет кровь.

– Фу!

– Способность создавать жизнь прекрасна.

– Заткнись! – Я замахнулась на него.

– Будь гордой, Элинор, ты теперь женщина, – произнес он, подражая моей маме, и убежал прежде, чем я смогла повалить его на землю.