Бумажный дворец

В зарослях акации глубоко в лесу Джонас обнаружил заброшенный дом: стены и крыша давно сгнили, поэтому остались лишь каменные очертания двух маленьких комнат. Все оплели побеги диких роз и вьюнок. Мы перепрыгнули через низкие стены и встали посередине того, что когда-то было чьим-то жилищем. Джонас подобрал палку и стал скрести ею песчаную кочку, пока не откопал ярко-синюю бутылку, гладкую, как обкатанное морем стекло. Он расчистил место на полу, и мы, лежа бок о бок, смотрели на проплывающую над головой белую макрель облаков. Закрыв глаза, я слушала шепот сосен, вдыхала запах можжевельника и душистых трав. Было уютно лежать там рядом с ним в тишине. Молчать, но при этом чувствовать связь между нами, общаться без слов, как будто мы могли слышать мысли друг друга, поэтому нам не надо было произносить их вслух.

– Как думаешь, здесь была супружеская кровать? – спросил Джонас через некоторое время.

– Ты очень странный ребенок.

– Я только подумал, что здесь так славно, мы могли заново отстроить этот дом и жить в нем, когда поженимся.

– Так, во-первых, тебе всего двенадцать. А во-вторых, хватит нести всякую ерунду, – сказала я.

– Когда мы вырастем, наша разница в возрасте будет незаметна. Она уже и сейчас практически незаметна.

– Наверное, ты прав.

– Я расценю это как согласие, – не уступал Джонас.

– Хорошо, – ответила я. – Но я хочу пароварку.

– Братья дразнят меня из-за тебя, – сказал Джонас как-то днем, когда я провожала его домой от пруда. Я немного знала его братьев. Элиасу было шестнадцать. Они с Анной вместе учились ходить под парусом два года назад и как-то раз целовались за игрой в бутылочку. Хоппер был мой ровесник, четырнадцать лет. Высокий, с густыми рыжими волосами, веснушчатый. Мы раз или два здоровались на пятничных дискотеках в яхт-клубе, но на этом все.

– Они тебя дразнят, потому что я гожусь тебе в няньки. И они правы. Это немного странно.

– Ты нравишься Хопперу, – сказал Джонас. – Наверное, поэтому он так надо мной издевается. Хотя поведение Элиаса это не объясняет.

Я засмеялась.

– Хоппер? Да я с ним почти не разговаривала.

– Тебе надо как-нибудь пригласить его на танец, – посоветовал Джонас. – Смотри. – Он сел на корточки и поднял крошечную голубую скорлупку, упавшую в высокую траву у дороги. – Малиновки вернулись. – Он осторожно протянул скорлупку мне. Она была невесомой, тонкой, как бумага. – Я боялся, что сойки их прогнали.

– Почему я должна быть с ним милой, если он над тобой издевается?

– Он это делает только потому, что видит во мне угрозу.

– Что мне действительно надо сделать, так это сказать ему, чтобы он оставил тебя в покое.

– Пожалуйста, только не это, – сказал Джонас. – Это будет унизительно.

Дойдя до поворота, мы замедлили шаг. Дальше находился дом Гюнтеров – единственный участок в Бэквуде, огражденный забором. Гюнтеры были странными. Австрийцы. Ни с кем не общались. Скульпторы – и муж, и жена. Иногда я встречала их на дороге, когда они выгуливали своих немецких овчарок. Эти собаки внушали мне ужас. Когда кто-нибудь проходил мимо дома, они подбегали к забору, захлебываясь лаем. Как-то раз одна из них вырвалась и укусила Бекки за ногу.

Когда мы приближались к воротам, мне уже слышно было, как они с лаем бегут к нам с холма.

– Ладно, – согласилась я. – Приглашу. Но я правда сомневаюсь, что он видит в тебе угрозу. – Я засмеялась.

Обычно отрезок пути мимо дома Гюнтеров мы преодолевали бегом. Однако сейчас Джонас остановился как вкопанный посреди дороги.

– Спасибо, Элла, что прояснила.

Собаки добежали до забора и заливались исступленным, злобным лаем. Бросались на забор, не привыкшие к тому, что на них не обращают внимания.

– Нужно идти, – сказала я. – Они сейчас вырвутся.

Но Джонас не двинулся с места, и собаки залаяли громче.

– Джонас!

– Я могу дойти сам, – бросил он холодно. И пошел прочь.

Мистер Гюнтер вышел из своей студии на вершине холма.

– Астрид! Фрида! – крикнул он собакам. – Herkommen! Jetzt![11]

На следующий день, когда я пошла на пляж, Джонаса нигде не было.

– Пап, – начинает Конрад, – ты знаешь, что Элла – растлительница малолетних? У нее роман с десятилеткой.

Конец лета. Мама поехала отвезти мусор на свалку, пока та не закрылась. Лео разделывает у раковины луфаря, которого поймал сегодня утром, – рыба подошла близко к берегу, и вода от нее пенится.

– Он просто мальчишка, который повсюду за мной таскается. И ему двенадцать, а не десять, – говорю я, но чувствую, как у меня пылают щеки.

– Кто за тобой таскается? – спрашивает Лео. Бо́льшую часть месяца он провел на гастролях с какой-то джазовой группой. Я рада, что он вернулся. Мама гораздо счастливее, когда он дома.

– Тот пацан, Джонас, который постоянно тут крутится, – отвечает ему Конрад. – Он ее парень.

– Славно, – бормочет Лео, исчезая в кладовке.

Я слышу, как что-то падает. Лео чертыхается.

– Не будь таким козлом. Он всего лишь маленький мальчик, – говорю я, отодвигаясь от стола и убирая тарелку.

– Вот именно, – отвечает Конрад. – Растлительница малолетних.